— Мы? — булькаю я, когда Максим усаживается со мной в кресло, не снимая со своих колен, и ласково поглаживая волосы.
— Ну, мать сказала «мы». Думаешь, исключить ее из нашей команды? Она вроде одна тут, кто хоть чуть-чуть разбирается во всех этих анализах…
Боже, он неисправим!
Я стукаю его кулачком сквозь слезы, и рыдаю сильнее, заливая Максиму рубашку. Мне это необходимо — перезагрузиться и вылить эмоции, чтобы вновь ясно мыслить и переступить через скопившееся напряжение.
Все будет хорошо. Да, моя малышка вдруг неожиданно стала не здорова — но ведь это не что-то ужасное?
Я справлюсь с этим, тем более сейчас, когда обладаю этим волшебным «мы» в своем пошатнувшемся мире…
На утро следующего дня я сижу в просторном кабинете хирурга, уже пожилого дядечки в очках, который снова изучает Марусины документы. Я обнимаю дочку, потому что наотрез отказалась вести ее в садик.
Только со мной, пока мы полностью не избавимся от этой гадости. И не будем вновь полностью здоровы.
Максим привез нас сюда перед работой, взяв честное слово позвонить ему сразу же, как будут новости. Он вообще, кажется, не отходил бы от нас, если бы не работа — и вечер, и ночь мы провели вместе, а перед прощанием он крепко обнял нас обоих — так, как до этого обнимал всю ночь в постели меня.
Я не задумываюсь над тем, почему так и что бы это значило.
Не до того пока.
Да и вряд ли он станет объяснять, даже если когда-нибудь я заикнусь об этом…
— Ситуация вполне понятна, — медленно произносит врач, снимая очки, и глядя на меня пронзительно-голубыми глазами, — плановая операция, к сожалению, не лапароскопическая, а полосная. Скорее всего мы освободим для вас целый день — образование большое, и вросло в сосуды. Знаете, ювелирная работа — удалить все, и не повредить жизненно-важные элементы.
Я сглатываю, покрепче сжимаю дочь и киваю. А что мне сказать на это?
— Но с тем темпом роста, который мы можем предположить, откладывать надолго операцию — не лучший вариант для вас. Вы понимаете?
Я снова киваю.
Раволский чуть наклоняет голову, словно мой кивок не проясняет ровным счетом ничего, и повторяет.
— Ждать не рекомендуется. Время в вашем случае — ваш главный враг.
— Мы согласны провести операцию как можно раньше, Петр Юрьевич, — медленно произношу я, испытывая странное чувство недоговоренности.
— Вы-то понятно, что согласны. Но, к сожалению, места распределяю не я… Все в порядке очереди, сами понимаете. Нагрузка конкретно на мою команду крайне высокая, так что, думаю, где-то через месяц…
— Месяц?!
Я в ужасе перебиваю врача, и только потом до меня доходит. Все эти повторения и странные взгляды — господи, да я будто не в России родилась!
— Сколько?
Раволский как-то по-простому кивает, словно это самый рядовой вопрос на свете, и пишет на бумажке сумму.
Я гляжу на его резкий почерк с четко выведенными цифрами, и понимаю, что не рассчитывала на такое.
А потом вспоминаю слова Евгении перед вчерашним походом домой: «Настен, если вас будет оперировать Раволский — это уже девяносто процентов того, что все пройдет как надо. Так что лучше сделать все, чтобы к нему попасть».
— Когда я могу… Принести свою благодарность?
Врач тут же расплывается в улыбке, тут же становясь дружелюбным и спокойным, и машет руками на мою напряженность в голосе.
— Ох, что вы, Анастасия, ну какая ерунда! Главное, что вы понимаете о необходимости, и согласны отблагодарить старика. А в остальном — сейчас я распоряжусь, чтоб вам выдали список анализов, и как сдадите, ложитесь в отделение. Мы сразу возьмем вас вне очереди. А вот с этим всем, главное, обернитесь до выписки…
Я киваю, благодарю врача, и снова в растрепанных чувствах покидаю кабинет. Забираю на посте документы, и тут же мне звонит Максим, что уже вызывает легкую улыбку.
— Алло.
— Насть, ну чего там?
Я глубоко вздыхаю, снова думаю о сумме, которой сейчас не располагаю, и говорю, что начинаем сдавать анализы для госпитализации.
— Окей, хорошо. Я освобожусь через час, и сразу к вам, шефа предупредил, что ты с дочкой на больничный. Тебе все передают кучу приветов и пожелания скорейшего выздоровления Маше. Научишь потом, как так быстро завести друзей в коллективе?
— Хм… Поменьше ворчать и не обращать внимание на людскую глупость и слабости?
— Могла сразу сказать, что у меня ничего не получится.
Мы тихо смеемся, и это то, что мне нужно — некий спасательный круг наших с ним невинных диалогов, когда я выхожу из зоны «господи_что_ происходит» и погружаюсь во вполне себе нормальное общение.