Однажды я почувствовала, что должна перепрыгивать через трещины на тротуаре. Мамин голос сказал мне, что если я так не сделаю, отец может умереть — так же, как она.
— Осторожнее, — твердила мисс Гринуэй. — Ты можешь упасть и пораниться.
Но я не могла перестать.
Мисс Гринуэй приводила меня к себе домой после школы. Я была с ней до тех пор, пока отец не возвращался с работы.
Мне это не нравилось, потому что ее старая морщинистая мать пользовалась тошнотворными духами, от которых щекотало в носу. А еще она показывала мне язык, когда никто не видит, и смеялась. Ее глухота, казалось, то появлялась, то исчезала. Иногда она разговаривала тихо, а иногда очень громко.
— Я вот что тебе скажу! — проорала она мисс Гринуэй прямо передо мной так, что у меня зазвенело в ушах. — Ничего хорошего из этого не выйдет!
Я не понимала, что она имеет в виду, но прекратила задавать вопросы, потому что на них никто не отвечал.
Мои ночные кошмары стали настолько ужасными, что под глазами появились темные мешки.
— Вашей дочери необходимо больше свежего воздуха! — заявил доктор, когда однажды субботним утром отец сводил меня в больницу.
К тому времени уже наступало лето. Трава пахла по-другому, птицы начали щебетать. Их трели напоминали, как мама насвистывала песни.
— Мы едем в отпуск! — объявил отец.
Родители однажды возили меня на море, в местечко под названием Девон. Там мы строили песочный замок с настоящими бумажными флажками. Но в этот раз мы ехали не на пляж. Нам предстояло «познавательное путешествие». Оно включало и посещение римской виллы недалеко от места под названием Ньюкасл.
— Смотри, Элли, — сказал отец. — Римляне были такими умными, что у них имелось подземное отопление.
Но меня больше привлекли мозаики.
— Они создавали картины из битого стекла и керамики, — пояснил отец, заметив мой интерес.
Я снова вспомнила о разбитой голубой чашке мамы.
— Я бы с удовольствием этим занималась.
Он улыбнулся, словно я сказала глупость.
— Это не так просто.
— Но если собрать кусочки разбитых вещей вместе, вдруг они снова оживут?
Я ощутила легкость в сердце, словно туда проник луч надежды.
Отец перестал улыбаться.
— Полагаю, что так, — сказал он. Потом быстро обнял меня. — Забавная ты малышка.
Когда мы вернулись после недельного отсутствия, была почти ночь. Но в доме горел свет, а открыв дверь, мы почувствовали аппетитный аромат из кухни. На столе лежала записка: «Ужин в духовке».
— Как это мило со стороны мисс Гринуэй. «Жаба в норке»! Мое любимое.
Позже, когда мы закончили ужинать, отец пошел поблагодарить соседку. Он отсутствовал так долго, что я заволновалась. Вдруг с ним что-то случилось, как с мамой?
Когда он вернулся, то долго меня обнимал. Мне показалось, что я вижу слезы в его глазах.
— Произошло что-то плохое, папочка? — спросила я.
Он улыбнулся, как делают взрослые, когда притворяются, что все в порядке, хотя на самом деле это не так.
— Ничего плохого, Элли. Даю слово.
Если не считать ужасной тоски по маме, нам с отцом вполне хватало общества друг друга. Или мне так казалось.
Я любила сидеть вечерами возле его ног у камина, пока каждый читал свою книгу из библиотеки. Иногда он цитировал мне стихи. Его любимым автором был Джон Мейсфилд. Как мне нравились эти описания моря! Я могла бы вечно слушать папин голос.
Мы играли с ним в настольные и карточные игры, хотя однажды, когда я достала набор для игры «Счастливые семейства» и уже выложила карточку с миссис Бейкер на ковер, он покачал головой:
— Что-то неохота, давай не будем, Элли?
Я тихо убрала игру. Затем постаралась поднять ему настроение, предложив сыграть в шашки и позволив выиграть.
Папа всегда следил, чтобы я делала домашние задания и правильно собирала портфель на следующий день. Каждый день выдавал деньги на обед. А я помогала ему готовить бутерброды, которые он брал на работу в магазин, — так, как их делала мама.
— Мы хорошая команда — ты и я, верно? — сказал он однажды. — Твоя мать гордилась бы тобой.
Он сразу отвернулся, но я успела заметить, что у него мокрые глаза. Поэтому я решила подбодрить его шуткой, которую слышала в школе:
— Почему помидор такой красный?
Отец пытался говорить так, чтобы я не поняла, что он плачет, но его голос дрожал.
— Я не знаю, Элли. Почему?
— Потому что он видел картошку без мундира.