Странно как-то все это началось Вроде бы и не было никакой значимой отправной точки у этого мучительного, необъяснимого, да и заметного только ему одному процесса — собственного прижизненного обращения в прах. Именно так он определял то, что с ним происходило нынче Для все прочих, даже близко знавших его, он просто сильно сдал за последние годы — расхожее определение, но емкое весьма, много объясняющее, но большее оставляющее в тени недомолвки, а посему удобное. Оно и его устраивало в какой-то мере, раздражая правда плохо скрытой брезгливой жалостью, но доказывать обратное он никогда не пытался Знал просто сам для себя, что это не так.
А как? Укоризненно вроде качнулся круг от лампы на истертых обоях:
«Себе-то не лги, голубчик — все началось с той самой истории».
Историю ту он окрестил про себя « историей четвертой гравюры» Хотя и сегодня не был окончательно уверен, что вся эта история действительно происходила, а четвертая гравюра реально существовала в этом подлунном мире..
С Борисом Романовичем Мещерским они познакомились случайно, в баре телевизионного центра в «Останкино» Он тогда много публиковался в популярных молодежных журналах, с леденящими душу историями из хроник Святой Инквизиции, высказывал смелые научные гипотезы, вполне укладывающиеся в основу приключенческих сюжетов. Его стали приглашать на радио, снимать в телевизионных программах В тот день после очередной записи он, кончено же, не преминул спуститься в большой уютный подвал телевизионного бара По тем временам это место было не просто приятное, но и престижное, входящее в число модных и труднодоступных московских достопримечательностей Здесь запросто попивали кофе и пиво популярные певцы и актеры, забегали перекусить знаменитые тогда на всю страну дикторы, (специальная табличка на стене предупреждала, что они обслуживаются вне очереди), а в очереди у стойки непринужденно болтали известные поэты и модные журналисты-международники.
Он уже несколько минут бродил в полумраке бара, выискивая свободный столик или хотя бы место за одним из столов. Стакан с горячим кофе все более припекал пальцы, мест не находилось и ситуация становилась критической.
Почти свободный столик вдруг обнаружился в самом темном и отдаленном уголке бара, почти — означало, что за ним сидел только один человек.
Вы разрешите? — он едва ли не уронил стакан на не грязноватую поверхность стола, и только тогда разглядел этого человека В первые секунды ему показалось, что это актер перекусывает между съемками, не снимая грима — за столиком сидел очень пожилой человек, скорее — старец, с длиной, узкой и острой как у старика Хоттабыча седой бородой и абсолютно лысым черепом. Лицо его было изборождено крупными резкими морщинами, а глаза глубоко прятались в глубоких, как пещеры темных глазницах.
— Конечно, — немедленно с готовностью отозвался старец, неожиданно густым и довольно громким голосом, — иначе вы ошпаритесь, и чего доброго, ошпарите меня Что за фантазия у здешних хозяев — подавать кипящий напиток в граненом стакане? В мое время из граненых стаканов грузчики пили водку.
Впрочем не только грузчики, конечно.
Но водку — это еще куда ни шло Вы согласны?.
— Что водку, или что из граненых стаканов? — улыбнулся он, понимая, что перед ним не актер и почти мгновенно проникаясь к старику необъяснимой симпатией.
— Не ловите меня на всякой словесной казуистике, молодой человек, я великорусский язык изучаю ровно девяносто шесть лет и три месяца — сколько живу Извольте присесть и представиться — вам первому полагается и по этикету и по возрасту.
— Павлов, Евгений Витальевич.
— Журналист?.
— Нет, историк, доцент МГУ.
— Достойное дело Меня Зовите Борисом Романовичем, можете, впрочем, если не боязно и не противоречит политическим убеждениям, величать Вашим сиятельством Я, Евгений Витальевич, последний из князей Мещерских.
— Чего же я должен бояться, Ваше сиятельство?.
— Большевиков, уважаемый Евгений Витальевич еще никто не отменил, теперь, верно, они сытые и ленивые и даже русскому князю позволяют перед смертью покуражиться, но мне более памятны другие времена — потому и спрашиваю, что сам боюсь Вот как.
— Чего же, Ваше сиятельство? Теперь не тридцать седьмой год.
— А его, милостивый государь, тоже специально никто заранее не объявлял годом тридцать седьмым, особым, знаете ли, как и все прочие лета их правления, впрочем Да, и будет, чего старое поминать Вы молоды, и слава Богу, не боязливы А что до моих старческих причуд, то внимание на них обращать не извольте, зовите, старика, как желаете, хоть дедом Борькой, я не обидчив Скажите лучше, какие времена изучать изволите?.
— Средние века, Борис Романович Специализируюсь на Западной Европе.
— Времена интересные, спору нет, а что ж про Россию все уж изучили?.
— Нет, разумеется, но моя тема — процессы святой инквизиции, до нас, слава Богу, она не дотянулась.
Неожиданно в их бойкой довольно беседе повисла пауза Старик внезапно замолчал и в полумраке бара невозможно было разглядеть, не задремал ли он на полу — слове, как случается это иногда с пожилыми людьми, Евгений не решался заговорить первым и терпеливо ждал аккуратно отхлебывая кофе и заедая его знаменитыми на всю Москву останкинскими пирожными, коих набрал целую тарелку.
Старик нравился ему безумно. Среди старой университетской профессуры в годы его студенчества еще встречались подобные ему мудрые ироничные старцы, встречались похожие и среди завсегдатаев московских букинистических и антикварных магазинов, от общения с ними он испытывал огромное наслаждение, словно собственными руками вплетал в те минуты хрупкие, невидимые узоры в бесконечную вязь времен, но большинство из тех старцев давно уже покинули этот мир или доживали последние дни не в ладу с собственным рассудком, этот же был удивительно крепок и светел умом и, казалось, сердцем Он конечно был странным, этот старик, и даже пугал слегка своим костлявым, словно обтянутым тонким желтоватым пергаментом черепом; глубокими морщинами — они делали лицо похожим на древнюю растрескавшуюся от времени маску, которая от резкого движения или даже порыва ветра просто разлетится вдребезги, обнажив пугающие кости черепа; глазницами, которые казались безжизненными оттого, что в них невозможно было рассмотреть глаз И тем не менее он был прекрасен — этот живой посланец вечности, мирно попивающий остывший кофе из чуждого ему граненого стакана в самом сердце современнейшего информационного мегаполиса А, может, именно здесь и был он, как нигде, к месту…
Павлов допил свой кофе и осторожно, чтобы не потревожить собеседника поставил стакан на стол.
Я не сплю — мгновенно отозвался старик, — я знаете ли, уважаемый Евгений Витальевич, задумался о интереснейших жизненных коллизиях которые складываются порой внезапно Прошу меня простить — говорю напыщенно и непонятно Но располагаете ли вы теперь временем, чтобы выслушать меня, если разумеется это вам угодно?.
Через полтора часа Павлова ожидали в университет его студенты и они договорились встреться этим же вечером дома у Бориса Романовича, в одном из сретенских переулков..
Переулок, на поверку оказался квадратным колодцем двора, так хитро распорядились драгоценным московским пространством в черте бульварного кольца практичные архитекторы. Он довольно долго плутал по слабоосвещенной Сретенке и совсем уж темному Рождественскому бульвару, высматривая нужный адрес, пока Богом посланная старушка, бесстрашно выгуливающая в кромешной тьме бульвара — фонари почему-то не горели — свою неопределенной породы собачонку, не указала ему правильный путь Оказалось, надо было просто свернуть в арку одного из домов, выходящего фасадом на бульвар, за ней открывалось пространство со всех сторон окруженное домами, самых разных архитектурных форм и времен застройки, заполненное к тому же детскими площадками, деревянными сараями-самоделками и железными гаражами — оно и было искомым переулком. Дом No 14, в котором жил последний из князей Мещерских был деревянным двухэтажным домом с одним подъездом, над которым тускло горел чудом сохранившийся литой старинный фонарь. Дом был совсем небольшим, но он уверено весьма. возвышался в центре двора, облепленный всем этим архитектурным безобразием и был, очевидно, единственным домом уцелевшим вместе с название исчезнувшего по сути переулка На втором этаже дома светились три окна — это, видимо и была квартира князя Дверь в подъезд была не заперта, он на ощупь почти поднялся по скрипучей с расшатанными перилами, темной лестнице, встретившей его традиционным для московских подъездов набором запахов, на второй этаж Здесь площадка была освещена и взору его открылась массивная дверь, обитая толстым дерматином, кое-где потрескавшимся от времени, но еще довольно внушительным, в центре двери над вертушкой давно забытого всеми механического звонка тускло поблескивала массивная табличка из потемневшего серебристого металла( "Неужто серебро до сих пор никто не слямзил? — мельком удивился он) « Его Сиятельство Князь Борис Романович Мещерский» — значилось на табличке « Вот таким вот образом, ни больше, ни меньше», — не без восхищения подумал Павлов и крутанул вертушку звонка.