— Динамика у тебя хорошая, организм молодой, заживает на глазах. Нет смысла в стационаре лежать, а повязку сменить тебе и в селе могут. — Ненавязчиво подталкивает он меня к выписке.
Я и сам не горю желанием и дальше оставаться в этом осином гнезде, лучше до дома, до хаты, доводы его принимаю и высказываюсь за выписку. Видно, что аж вздохнул с облегчением, впрочем — и я не сильно расстроен, что придется покинуть эти стены. Вот прямо неуютно себя здесь чувствую, подгадила мне Лидия Валерьевна, отравила момент знакомства с реалиями советской медицины. Надеюсь — карма её настигнет и прокатится катком, таких к лечению пациентов на пушечный выстрел подпускать не стоит, особенно к детям!
Словно по мановению волшебной палочки — все препоны и бюрократическая волокита устранены и уже к одиннадцати часам меня выписывают. Выдав на прощание направление в сельскую больницу и ещё какие-то справки. Пытаюсь разобраться, что там написано и кроме того, что мне предписаны перевязки и дневной стационар — больше ничего не могу понять. Врачебный почерк — это вневременное и даже интернациональное, лучше не вникать, меньше голова болеть будет. Так же выдают вещи, в которых я сюда попал, но я уже переодет в привезенное в субботу мамой, так что пахнущую дымом школьную форму засовываю в хозяйственную сумку, к опустошенным стеклянным банкам.
Стою у регистратуры и слегка растерялся от обрушившейся на мои плечи свободы. Так, автобусы в село ездят пять или шесть раз в день, но вот сорока пяти копеек, чтоб оплатить проезд — нет. Понимаю, что мама на работе, но вот дядька — мог бы и проконтролировать выписку! Где его искать — не знаю, память реципиента молчит, придется ехать так, без денег. Всё таки не капитализм, неужели высадят ребёнка посреди дороги? На всякий случай достаю одежду из сумки и начинаю обследовать, под неодобрительным взглядом тетки на ресепшене, тьфу ты, за стойкой регистратуры же.
Есть! Выуживаю из карманов в общей сложности тридцать семь копеек медью и беленькими монетками. Затем, вспомнив свою юность — обследую нашлепку с эмблемой на правом плече пиджака. Мысли у дураков сходятся, не зря я в это тело попал, ох не зря! Так и есть, верх патча аккуратно отпорот, а в образовавшемся таким образом потайном карманчике обнаруживаю десяток спичек, ширпу от спичечного коробка и половину сигареты, практически высыпавшуюся после всего пережитого. Мусор в урну, пиджак со штанами обратно в сумку и пора на выход, здесь мне явно не рады!
— Иван, Жуков? — Окликает меня молодой мужчина у выхода.
— Ну я, а кто вы? — На всякий случай оглядываюсь на тетку за стойкой, она бдит, так что я успокаиваюсь и перевожу взгляд на собеседника.
— Сослуживец Андрюхин я, Василий! — Протягивает мне руку, которую я пожимаю, а он продолжает. — Он занят, меня попросил тебя встретить и на автобус посадить. И вот ещё, пока не забыл.
Протягивает мне зелёную трешку, которую я тут же, стараясь на неё не пялиться (тридцать лет не видел) — убираю в карман.
— Ты как насчет перекусить? — Спрашивает меня на улице дядькин коллега. — Рейс в час пятнадцать, с запасом успеваем, лучше в столовке перекусить, чем в буфете на автовокзале.
Соглашаюсь и Василий проводит меня какими-то закоулками к столовой. В городе я практически не ориентируюсь, воспоминания предшественника тоже подробностями не изобилуют, так что следую за ним. Народу на улице в будний день мало, столовая практически пустая, так что без очереди Василий нагребает два подноса, свой и за меня, недовольно отмахивается от протянутой мной трешки и мы устраиваемся за столом.
Время уже ближе к обеду, уминаю свою порцию картофельного пюре с двумя котлетами так, что за ушами трещит. На столе солонка, перечница и баночка с горчицей, щедро намазываю ей котлеты, под одобрение Василия:
— Не жалей, профсоюзное масло бесплатно!
Халявная горчица неожиданно оказывается годной, аж слезу выбивает, и вообще — всё вкусно. Вкусней, чем в больнице, не говоря о дурдоме. Пока едим, поглядываю на Василия, что-то в нем неуловимо дядьку напоминает, в поведении и манере держаться, поэтому спрашиваю, не сдерживая любопытства (подросток я или нет?):