— Двадцать семь.
Рафаэль кивнул.
— Я бы сказал, что у тебя было… дай подумать… больше полсотни девчонок — больше полсотни, но меньше сотни.
— И что? — ухмыльнулся Шарки.
— Теперь понимаешь, почему бы я не пустил тебя на порог?
Шарки засмеялся. Некоторое время он молчал, но я знал, что он думает, чтобы еще такого сказать. Наконец он посмотрел на Рафаэля.
— Что там у тебя с этой книгой?
— У меня с ней личные отношения, — рассмеялся Рафаэль.
Шарки тоже рассмеялся.
— Не похоже, что тебе нужно находиться в подобном месте.
— Поверь мне, нужно.
— А мне — нет.
Рафаэль улыбнулся.
— Может быть. Но над тобой же висит судебная ответственность.
— Ответственность? Тебя впирает это слово?
— А тебя оно раздражает?
— Ты у нас тут кто, врач? Не надо разыгрывать из себя психотерапевта. Читай правила — в них это черным по белому написано.
— Если вдаваться в технические подробности, то в правилах написано не это. Но я, в любом случае, никого из себя разыгрывать не намерен. Я обыкновенный алкоголик. Ни больше, ни меньше.
Мне неприятно было слышать такое от Рафаэля. Не знаю почему. Не люблю, когда он говорит о себе так.
— Слушай, они меня наебали. Я не делал того, что они повесили на меня.
Рафаэль кивнул с таким видом, словно не поверил ему.
— Я не хотел тебя расстроить.
— Я не расстроился.
Ага, не расстроился он. Еще как расстроился.
— Это хорошо, — сказал Рафаэль.
— Слушай, может лучше вернешься к своим личным отношениям с книгой? — Он бросил на меня взгляд. — А ты не слишком молод для того, чтобы подражать ему?
Наверное, он думал, что книги читают только старики. Я не знал, что на это ответить, поэтому лишь пожал плечами.
— Черт. Пойду покурю.
В этот момент я решил, что мы с Шарки станем лучшими друзьями.
— Ты куришь? — спросил я.
— Ага.
— Продашь сигареты?
Он улыбнулся. За сигареты я готов был слушать его брюзжание, пока деревья снова не зацветут.
Забавно, но когда мы пошли в курительную яму, Шарки притих. Постояв на холоде, мы выкурили пару сигарет.
— Жизнь отстой, имеет нас всех, — сказал он.
— Да уж, — согласился я. — Рафаэль говорит, по трезвянке она особенно любит ставить нас раком.
Это вызвало у Шарки смех.
— Не могу решить, нравится мне этот мужик или нет.
— Мне нравится, — сказал я. Не знаю, зачем. Но это была правда. Мне действительно нравился Рафаэль, так что плохого в том, чтобы в этом признаться?
— По сравнению с ним мой отец просто дьявол. — Шарки глубоко затянулся. — Только не проси говорить меня о нем.
Видимо, он настрадался от отца. Боже, как же было холодно. Я ненавидел зиму.
— Тебе снятся сны? — раздался в темноте голос Шарки.
— Да. Уж лучше бы не снились.
— Вот и мне снятся. Я хочу избавиться от них.
— И я.
Я тогда подумал: есть ли у него монстр?
Да, у него есть монстр. Совершенно точно есть.
Может быть, он есть у каждого. А может быть, я это все выдумываю.
Было странно, забавно и печально стоять там, курить и думать о том, как избавиться от кошмаров.
Может быть, мы оба надеялись, что что-то случится и все вдруг изменится. Может быть, изменившемуся Заку и изменившемуся Шарки будут сниться другие сны. Мне нельзя было думать о таком, и я это знал. Подобные мысли лишь печалили меня еще больше. Они напоминали мне о том вечере, когда я засыпал с мыслью, что между мной и отцом все может быть по-другому.
Я задержал сигаретный дым в легких, а потом медленно его выпустил.
Ненавижу зиму.
Ненавижу сны.
Ненавижу воспоминания.
Ненавижу разговоры с Адамом.
И ненавижу то, что слово «изменения» существует в снах, которые мне видеть не дано.
В моей школе был один парень. Его звали Сэм. Он был высоким и здоровенным, как качок. С другими здоровяками он не тусил, наверное, был как и я одиночкой. Как некоторые койоты, знаете? Они меня восхищают — фантастические животные. Первоклассные родители — заботятся о своих щенках, растят их, играют с ними, учат их разным вещам, так необходимым в нашем жестоком мире. И хотя большинство из них живет парами и по ночам вместе воют, есть такие, кто предпочитает одиночество. Им нравится одиночество. Я один из этих койотов-одиночек. И Сэм, похоже, тоже.
Он все пытался разговорить меня, и я с ним говорил, несмотря на то, что не очень-то это умел. Значение болтовни сильно переоценивают. Слишком много народу увлекается болтологией. Меня раздражает то, как много людей любят поболтать. Взять того же Шарки. Если разговоры друг с другом приносят пользу, то какого хера тут торчит Шарки? У меня от этого парня мозга за мозгу заходит. Болтовня не исцеляет. Она лишь добавляет шума в и так уже порядком зашумленный мир. И если бы мы на самом деле стремились сберечь окружающую среду, то нам стоило бы просто заткнуться.