Так я думаю. Ничего я не алкоголик. Просто я перебрал однажды и траванулся алкоголем. Ну ладно, может быть, я пил несколько дней. Может быть, недель. Но сейчас-то я в порядке. Это мое мнение. Ни к чему переживать о чем-то, о чем не стоит переживать. Ни к чему переживать из-за алкоголя. Я в порядке. Со мной все окей. У меня, может, и едет крыша из-за многих вещей, но алкоголь точно в их список не входит, уж в этом-то я спокоен.
Так вот, как я уже сказал, мы в группе разделяем все на категории и я должен каждый день стараться добавить что-то в свой список.
1 категория: то, что я знаю.
2 категория: то, чего я не знаю.
3 категория: то, что я знаю, что не знаю.
4 категория: то, чего я не знаю, что знаю.
Все это довольно заморочено. Иногда я смотрю на эти категории, и мне все понятно, иногда я теряюсь. Но есть кое-что еще. Есть то, чего я не хочу знать о самом себе. Куда это знание меня приведет? Ненавижу выдумывать, что добавить к списку. Адам постоянно спрашивает, как там у меня дела со списком. Я отвечаю, что изо всех сил работаю над ним. Так он мне и поверил, ага.
Психотерапевты тут думают, что если ты познаешь самого себя, то тебе каким-то образом станет лучше и ты сможешь оставить это место и жить до конца своих дней счастливым и любящим человеком. Счастливым. Любящим. Ненавижу эти слова. Должен любить их, должен нуждаться в них. Не хочу. Не нуждаюсь. Не надо мне их.
Вот как я это вижу: если ты действительно залезешь глубоко в себя, то можешь обнаружить, что внутри ты лишь грязный, отвратительный и эгоистичный кусок дерьма. Что, если мое сердце все сгнило и разложилось? Что тогда? Что мне делать, узнай я это? Скажите мне, что?
Большую часть времени у меня ощущение, что я — животное, замаскировавшееся под восемнадцатилетнего парня.
Хочется надеяться, что глубоко внутри себя я — койот.
Койоты — благородные животные.
Люди — нет. Это секрет, о котором никто не хочет говорить.
Я часто и много болтаю сам с собой.
Адам спрашивает все время: «Зак, как много времени ты разговариваешь сам с собой?» Я молчу, пожимая плечами. Тогда он начинает кидаться цифрами, пока я, наконец, честно не отвечаю на его вопрос. Честность — очень значимое слово на сеансе терапии. Не спрашивайте, что я думаю по поводу него. Не нужно.
Ну хорошо, я не верю в честность. Никогда не променяю чашку кофе с сигаретой на всю честность мира.
В общем, мы с Адамом остановились на цифре 85 — это значит, что я 85 % времени общаюсь сам с собой вместо того, чтобы общаться с находящимися вокруг людьми. Мне по душе эта цифра. Правда. Я отдаю другим людям 15 % своего времени. Поверьте мне, это много. Нет, нет, лучше не верьте. Я лжец. До того как попасть сюда я врал напропалую. Я нес такую ахинею, что даже сам себе не верил. И если уж я сам себе не верил, то какого хуя мне должен был верить кто-то другой? Оу, я же не должен материться. У нас с Адамом договор.
Если у вас тут с кем-то договор, то вы не можете что-либо делать. Мне не позволяется сквернословить. Вообще. Я слишком этим увлекаюсь — нет, это не я так думаю, а Адам. Наша группа с ним солидарна. Ну, кроме Шарки. Он считает, что мы все должны использовать те слова, что нам нравятся.
Как-то раз в группе Шарки распсиховался из-за слова, начинающегося на «б».
— Лиззи обожает слово «изумительный», — сказал он, обвел взглядом комнату и снова воззрился на Адама. — Люди должны использовать те слова, которые лучшим образом описывают их чувства.
— Правда? — невозмутимо и о-о-очень спокойно спросил Адам. Ненавижу то, каким расслабленным он все время выглядит. Иногда меня это до ужаса бесит. Так вот, все тем же невозмутимым и о-о-очень спокойным голосом он продолжил: — Говори не со мной, Шарки. Говори с группой.
— Это не у группы договор с Заком по поводу матершины, — огрызнулся Шарки.
Адам кивнул.
— Так вот в чем дело? Дело в Заке?
— Нет, дело в свободе слова. Я должен иметь возможность говорить «блять», когда я того хочу. Как и Зак.
Тут Адам его прервал:
— Ты можешь говорить за себя, Шарки, а за Зака может говорить сам Зак.
— Ага, и тебе это нравится, потому что Зак никогда, блять, ни слова не скажет.
Взглянув на меня, Адам спросил:
— Хочешь вставить слово, Зак?
— Мне нравится материться, — ответил я.
— Я это знаю, — улыбнулся Адам, кивнул и посмотрел на Шарки. — Почему ты злишься, Шарки?
— Потому что не верю в цензуру. Лиззи может повторять слово «изумительно» сколько ей влезет, хотя я, блять, ненавижу его. И может без конца повторять идиотское выражение «неизлечимо уникален». Мне плевать. Мне и не обязаны нравится ее слова. Как и ей мои. И вся группа может идти нахуй, если ее так коробит слово «блять».