Я слишком много думаю. Адам говорит, что я всегда слишком много думаю, и что это не идет мне на пользу. Что я могу сказать? Я не знаю, как перестать думать.
Еще одна вещь, которая меня напрягает и нервирует — это разговоры о дыхательной гимнастике. Постоянно и ото всюду слышу, какая эта гимнастика замечательная. Мне же она кажется какой-то стремной. Не хочу я ей заниматься.
И, конечно же, на одном из сеансов терапии — из тех, на которых мы дружелюбно общаемся, первое, что Адам говорит:
— Я хочу, чтобы ты начал заниматься с Сюзан дыхательной гимнастикой.
— Мне не нравится Сюзан.
— Это правда?
— Она ненастоящая.
— Разве?
— Да стопудово. Она — белая женщина, помешанная на эзотерической херне. Меня не привлекают такие люди.
— Тебя не привлекают белые женщины?
— Ты меня понял.
Адам посмотрел мне в глаза.
— Нет, не понял. Объясни мне.
— Ладно. Она настоящая, но не в том смысле, в каком я понимаю это слово.
Адам кивнул. Таким, «я-тебя-не-понимаю» кивком.
— Могу я тебе кое-что сказать?
Понятное дело, у него и на этот счет имелась теория. Поток его теорий остановить невозможно.
— Конечно.
— Дело в том, что ты не доверяешь Сюзан?
— Я думаю, что эта ваша гимнастика — полная хрень.
— Почему?
— Не нравится она мне.
— И она не нравится тебе, потому что?..
— Потому что это хрень.
— Хорошо.
Мне не понравилось, как он сказал это «хорошо».
— А ты хоть знаешь, что это такое, Зак?
— Мне и не нужно этого знать.
— Что ты знаешь о психологических травмах?
— Ничего.
Адам посмотрел на меня с иронией — не мне его винить, я отвечал ему тем же.
— Есть теория, по которой дыхательная гимнастика помогает телу освободиться от психологической травмы. Это я упрощаю, но…
— Я охуеть в каком восторге, — грубо оборвал я его.
Адам ничего не ответил, просто смотрел на меня. Ненавижу, когда он на меня так смотрит.
— Слушай, Адам, это классно, что ваша дыхательная гимнастика помогает Шарки и Рафаэлю, но я не они, я другой.
— Неизлечимо уникальный.
— Что-то в этом роде, — улыбнулся я. Мне совсем не нравился этот разговор.
— Ты говорил с Рафаэлем об этой гимнастике? — Он знает, что помимо него я говорю на такие темы только с Рафаэлем. Знает, так зачем же спрашивает?
— Да, я говорил об этом с Рафаэлем.
— Ты думаешь, Рафаэль дурак?
— Ты прекрасно знаешь, что я думаю о Рафаэле и как к нему отношусь. — Я начинал злиться.
— Как ты относишься к Рафаэлю?
— Мне он нравится.
— Когда ты говоришь, что он тебе нравится, то что имеешь в виду?
— То, что он мне нравится.
— Как друг? Брат? Отец?
На черта он завел об этом речь? Вот теперь я реально разозлился — меня здорово выносил весь этот разговор.
— Рафаэль — мой друг.
— Рафаэлю пятьдесят три, тебе — восемнадцать.
— И что?
— Ты можешь представить себе, как проводишь с ним свое свободное время?
— Зачем мне представлять, я и так это делаю.
— А делал бы это, если бы вы жили не тут, а просто в одном городе?
— Не знаю. — Я взглянул на него, и мне не понравился его взгляд. Очень не понравился. — Слушай, Адам, к чему ты клонишь?
— Я предполагаю, что ты, может быть, видишь в Рафаэле отца?
Я предполагаю. Как же Адам любит эту фразу. Она означает, что у него уже готова теория. Ну да, а я прямо горю желанием услышать все его теории.
— Да ты что. — Я злобно уставился на него — меня выбешивал этот разговор. — Ты вообще в себе?
— О чем ты, Зак?
— Ты знаешь, о чем я, не строй из себя идиота, Адам. Меня это бесит.
— Почему ты злишься?
— Потому что.
— Потому что, что? Ты смотришь на меня так, словно хочешь ударить.
— Я не бью людей.
— Я так и не думал, но ты сильно на меня разозлился.
— Да, я злюсь на тебя. — Боже, как же у меня руки чешутся его ударить.
— Хочешь, я скажу тебе, что думаю об этом, Зак?
Я совершенно не хотел, чтобы он говорил мне, что думает об этом.
— Угу, валяй, — ответил я «иди ты на хуй» тоном, и мы обменялись насмешливыми улыбками.