Вот что я писал мелом на доске моего сознания:
Я хочу, чтобы мне перестала сниться кровь.
Я хочу жить днями, а не ночами.
Я хочу, чтобы закончилась зима.
Я хочу быть карими глазами Рафаэля.
Я хочу быть синими глазами Адама.
Я хочу быть смехом Шарки.
Я хочу, чтобы Рафаэль жил.
Я хочу, чтобы Шарки жил.
Я хочу, чтобы я жил.
Я хочу быть музыкой мистера Гарсии.
Я хочу быть живым.
Я хочу быть собой.
Я вывалился из сна.
В своем сне я лежал на обочине дороги.
Лежал как сбитая машиной собака.
Я видел себя со стороны.
Я хотел очнуться — я, лежавший на обочине дороги. В голове билась мысль, что я лежу как мертвый.
Я все просил себя: вставай, вставай, вставай. И вдруг услышал голос Рафаэля:
— С тобой все нормально, Зак?
Со мной ничего не нормально.
Я не знаю, каково это — когда у тебя всё нормально. Никогда не знал и, может быть, никогда не узнаю.
Это слово, которое я использую, чтобы не говорить о том, что чувствую на самом деле.
Это слово, означающее, что я хочу сохранить свои секреты.
Внутри меня есть что-то, что убивает меня.
Внутри меня есть что-то, что хочет позволить тому, что убивает меня, завершить уже начатое. Кажется, я мог бы выйти в ночь и завыть как койот, привлекая монстра, приглашая его сделать со мной то, что он хочет. Кажется, я мог бы позволить буре внутри себя поглотить меня целиком.
Монстр, ночь и буря — они одинаковы. Он все хотят моей смерти.
— Ты в порядке, Зак?
Монстр. Ночь. Зима.
Монстр. Ночь, зима — они хотят моей смерти.
— Зак?
— Мне приснился кошмар, — прошептал я.
Как бы мне хотелось быть маленьким. Как бы мне хотелось, чтобы Рафаэль был моим отцом, чтобы он обнял меня и спел колыбельную, отгоняя прочь монстра.
Адам смотрел на меня своими синими глазами, которые видели меня и в то же время не видели.
Сегодня в его глазах были видны зеленые крапинки. Они как осенние листья. Странное сравнение, когда на улице холод и небеса темны. Черные глаза мистера Гарсии темнее любой ночи, но почему-то я вижу в них небеса, и если бы ночь была цвета глаз мистера Гарсии, я бы никогда ее не боялся. Карие глаза Рафаэля, кажется, всегда улыбаются, когда он смотрит на меня и тепло со мной говорит. А какого цвета мои глаза? Я не помню. Я знаю, какого цвета глаза у Адама, Рафаэля, мистера Гарсии, но не знаю, какого цвета мои собственные глаза. Интересно было бы побывать на месте Адама или мистера Гарсии, или Рафаэля. Но я — это я. И взрослея, я все равно буду оставаться собой. Шарки сказал, что не доживет до возраста Рафаэля. А я доживу? Доживу? Доживу?
Адам не сводил с меня взгляда.
— Зак, ты в порядке?
— Да, — выдавил я.
— Куда ты мысленно ушел?
— В себя.
— О чем ты думал?
Мне не хотелось отвечать на этот вопрос, но я обещал, что не буду ничего скрывать, хоть и не рассказал ему о чтении дневника Рафаэля.
— Я думал о цвете глаз.
— Что именно?
Я пожал плечами.
— Ты думал о чьих-то конкретно глазах?
— О ваших, о глазах мистера Гарсии и Рафаэля.
Адам вопросительно поднял брови.
— И что же ты думал о наших глазах? — спросил он.
Я снова пожал плечами.
— Мне они нравятся.
— Чем? — улыбнулся Адам.
— Не знаю. Просто нравятся.
— Это потому что мы видим тебя?
Я не буду плакать, не буду.
— Наверное.
— Ты любишь нас, Зак?
Я не знал, зачем он это спросил и не собирался отвечать на этот вопрос, поэтому задал ему свой:
— Какого цвета у меня глаза?
— Ты не помнишь?
— Я не люблю смотреть на себя.
— Почему?
Думаю, он предполагал мой ответ.
— Наверное потому, что мне не нравится то, что я вижу.
У него стало странное выражение лица. Он некоторое время молчал, затем встал и позвал:
— Идем со мной.
Я вошел следом за ним в ванную комнату. В ней было зеркало. Адам встал позади меня, положил ладони мне на плечи и подтолкнул к нему.
— Какого цвета у тебя глаза, Зак?
— Странного.
— Они ореховые, — возразил он. — Иногда они темно-коричневые, иногда — ярко-зеленые. — Он улыбнулся. — Сегодня они зеленые.
— Зеленые, — повторил я за ним, взглянув на себя, и подумал о летней листве. Но сейчас ведь зима.
— Что ты видишь? — спросил Адам.
— Я не хочу смотреть на себя, — ответил я, отворачиваясь.