Боже, тут все настолько изумительно и совершенно – пустыня, небеса, океан.
Длинные черные волосы Глории развеваются на легком ветру. Она курит травку, сидя на песке, прекрасная как сама природа – как небо над головой, чистейшая вода океана и песок под нашими телами. Она смеется от счастья. Она так счастлива, что это разбивает мне сердце. И Антонио со своими зелеными глазами, буквально поглощающими все вокруг, так же прекрасен как она. Он вводит себе наркотик. И так же счастлив, как и Глория. Очень счастлив.
А я сижу с бутылкой Джека Дэниэлса и не знаю, счастлив я или нет. Может и счастлив, потому что любуюсь друзьями.
- Откуда ты Зак? - спрашивает вдруг Глория.
И я отвечаю:
- Не знаю.
- Где ты живешь? - спрашивает меня Антонио.
И я отвечаю:
- Нигде.
Они переглядываются и начинают говорить по-испански. И мне ужасно жаль, что я их не понимаю, потому что мне кажется, что они говорят друг другу прекрасные вещи. Они словно одно целое, словно принадлежат друг другу, а я никому не принадлежу. Меня охватывает печаль и я плачу. Смотрю на Глорию и Антонио и глотаю слезы. Они счастливы и прекрасны. Прекрасны как небеса, пустыня и океан. И они разговаривают. А я? Далеко не прекрасен. Не могу с ними говорить. И ничего не понимаю.
Тут я вижу нас со стороны – счастливый Антонио, счастливая Глория и печальный я.
Я пью, и пью, и пью. И мне больше не больно.
3.
У меня был план. Я придумал его еще в первом классе – учиться только на отлично, чтобы потом получить стипендию и поступить в Стэнфорд или Гарвард, или Принстон, или Джорджтаун, или любой другой всеми известный университет, где все студенты блещут умом. И очень счастливы. И полны жизни.
Что-то, черт подери, пошло не по плану.
Видел бы меня сейчас мистер Гарсия. Он был классным парнем. Молодым, умным и искренним. По мне, так большинство людей – лицемеры. А чего еще ожидать? Мы все лицемеры, живущие в мире, который нас дурит. Так мне кажется.
Мистер Гарсия же каким-то образом избежал ужасного звания лицемера. У него прикольная бородка клинышком, черные глаза и иссиня-черные волосы. Он носит кроссовки, джинсы, спортивную куртку и всегда слегка помятые белые футболки. И он мне действительно очень нравится. Ни у кого еще я не видел настолько открытого и дружелюбного лица. У него такой чистый, мягкий голос, что все заслушиваются им. «К словам нужно относиться уважительно», - сказал он как-то. Он часто выдавал странные и занимательные вещи. Он заучивал поэмы наизусть и с выражением зачитывал их нам, говоря при этом всем своим телом – не только ртом, но и сердцем, руками, ногами – всем телом. Мне хотелось, когда я вырасту, стать таким, как он, хоть я и понимал, что это довольно глупо, так как подобные желания никогда не сбываются.
Однажды он подписал под моим сочинением: «Зак, это замечательная работа. Иногда ты потрясаешь меня до глубины души. Я хотел бы поговорить с тобой после уроков. Сможешь ко мне заглянуть?» Так что после уроков я направил стопы в его кабинет. Когда я вошел, он мерил шагами класс, держа в руке книгу – наверняка заучивал новую поэму. Он улыбнулся, словно радуясь встрече со мной, и я сразу разнервничался.
- Садись, - указал он на свой стол.
- Сюда? - удивился я.
Он кивнул.
- Да. Удобное место, как думаешь, Зак?
Я и уселся за его стол, как какой-нибудь учитель.
- Ну и как тебе?
- Нормально. Странновато, но ничего так.
- Может быть, ты когда-нибудь захочешь сидеть на этом месте. Учить детей поэзии и прозе. Зачитывать им поэмы и романы. Как тебе такая мысль? - улыбнулся он.
Он часто улыбался, мне от этого даже изредка становилось не по себе – слишком непривычно видеть такого улыбчивого человека. Особенно взрослого. А мистер Гарсия, несмотря на молодость, все-таки был уже взрослым.
Довольно странно видеть такого человека. Жизнь – дерьмо. Он что, не в курсе? Может этот парень – ошибка природы? Слушайте, ну не имеет права мужик быть настолько простодушным. А он вдруг ни с того ни с сего говорит, взглянув на меня:
- Тебе кто-нибудь говорил, что ты выдающийся ребенок, Зак?
Выдающийся? Этот парень не переставал шокировать меня. Что он ожидал услышать в ответ?
- Не любишь, когда тебя хвалят?
- Да нет, нормально к этому отношусь.
Он кивнул, посмотрев на меня.
- Нормально, - повторил он с полуулыбкой. - Нормально. - И опять отчебучил: - Ты написал потрясающее сочинение.
- Нормальное.
- Лучше, чем нормальное. Кажется, я использовал слово «потрясающее».
Он подошел к доске и вывел его на ней мелом. Учитель – всегда и во всем.
Я уставился на это слово. Оно никак не относилось ко мне, но я не собирался спорить об этом, поэтому просто согласился:
- Как скажете.
Он покачал головой и улыбнулся.
- Знаешь что? Ты мне нравишься, Зак. Это нормально? Ты не против?
Подумаешь, удивил. Этому парню все нравятся. Как он выживает вообще, любя такое количество народу? В мире всего ничего людей, которые действительно заслуживают любви.
- Да нет, - ответил я.
- Это хорошо. Ты любишь музыку?
- Да.
- Хочешь кое-что послушать?
- Угу.
Он подошел к шкафу и достал из футляра трубу. Дунул в нее, ну, знаете, будто прочищая. Пробежал пальцами по вентилям, сыграл несколько нот. Спросил:
- Готов, Зак?
И начал играть. О, этот парень умеет играть. Он играл нежную, красивую мелодию. Никогда не думал, что труба может ласково шептать. Я не мог оторвать взгляда от его пальцев. Мне хотелось, чтобы он играл вечно. Это было прекрасней любой поэмы, зачитываемой им на уроках. Все вокруг стихло и замерло, и не осталось ничего, кроме этой мелодии – нежной, бархатной и восхитительной, легкой и воздушной как ветерок, шелестящий в листве деревьев. Весь мир исчез, и мне хотелось навсегда остаться в этом неподвижном безмолвии. Я не знал, что делать и что говорить. Я блаженствовал. Серьезно. Блаженстовал, но вместе с тем мое сердце рвалось на части.
- Как тебе? - Мистер Гарсия снова улыбался.
Он был похож на ангела. Правда. И от этой мысли мне стало неуютно – я не знал, что думать о себе, с такими мыслями в голове.
- Лучше, чем нормально.
- Лучше, чем нормально? Ого. Это самое приятное, что я услышал за весь день.
Мистер Гарсия всего лишь пытался общаться со мной, но меня это приводило ужас. Мне невыносимо хотелось сбежать. Он был нормальным, а я не был. Я не знаю… я просто чувствовал то, что мне не нравилось чувствовать. Я оцепенело наблюдал, как он убирает трубу в футляр.
- Если ты захочешь послушать эту мелодию…
- Я понял, - оборвал я его. Мне нужно было к чертям бежать отсюда. Нужно.
Мы пожали руки, прямо как старые приятели. Кивнули друг другу.
Уже направившись к двери, я услышал:
- Ты иногда грустишь, Зак. Если ты захочешь когда-нибудь об этом поговорить, то знаешь, где меня найти.
Мое сердце вспуганной колибри колотилось в груди, ладони вспотели, желудок сокращался в болезненных спазмах. Я добежал до ближайшего туалета, где меня вырвало. Боже, я разваливался по частям. Перед глазами стоял мистер Гарсия со своим дружелюбным лицом, черными глазами, волосами, руками. Что он творил с моей головой?
Я плакал всю дорогу домой. Я просто, черт, я не знаю… я просто плакал.
4.
Придя домой, я бросился на поиски бутылок отца. Найти их было несложно – он прятал их по всему дому, и я знал, где он хранит все свои заначки. У меня это было что-то вроде хобби – находить спрятанные им бутылки. Своеобразный вариант поиска пасхальных яиц. В моем доме «Пасха» никогда не кончалась.
Отыскав пинту бурбона, я сунул ее в карман куртки и ушел из дома. Бродил по улицам, пил и курил, и все плакал и плакал. Я был… черт, не знаю, не знаю, не знаю… одурманен, опьянен, опечален, истерзан. Я ненавидел мистера Гарсию. Зачем он мне все это говорил? Выдающийся ребенок. Потрясающее сочинение. Зачем он написал «потрясающее» на доске? Это слово ненастоящее. Оно не живет во мне. И почему он не оставил свои мысли при себе? Зачем он спросил: «Ты мне нравишься, Зак. Это нормально? Ты не против?» Да кто в своем уме захочет испытывать какие-то чувства к такому, как я? Ненавижу его за то, что он сказал о моей грусти. Ненавижу за то, что он сыграл прекрасную мелодию. Не желаю слышать нашептывания восхитительной музыкальной лжи. На кой хер этот парень тратит свое время на такого, как я?