- Конечно, дорогуша. Разве тебе никто не говорил, что мы все – часть терапии друг друга?
- Может быть, именно поэтому мы все не в себе.
- В этом ты, милый, пожалуй, прав.
Милый. Мне нравится, что Джоди так меня зовет.
- Славная улыбка, - сказала она, - очень славная. Давай гаси свою сигарету и идем посмотрим, не происходит ли за завтраком чего-нибудь захватывающего.
За завтраком всегда кто-нибудь скандалит или выкидывает какой-нибудь фортель, или психует, или рыдает, или кричит, или вытворяет что-то в том же духе. Завтрак тут почему-то считают самым подходящим временем для того, чтобы выплеснуть на всех свои эмоции. Джоди говорит, что в этом месте эмоции подобны летающим дискам – люди кидают ими друг в друга весь день напролет, как будто находятся в парке на прогулке.
Моя теория такова, что конфликты в этом месте неизбежны. Если собрать кучу проблемных людей в одном месте, то, как не крути, серьезных эмоциональных взрывов не избежать. Джоди страсть как любит наблюдать за такими взрывами. Я же… не знаю. Мне как-то неловко видеть, как люди демонстрируют нездоровое поведениепри всех. Для меня это все равно, что читать в открытую, при всех, дневник Рафаэля. Или пить при всех бурбон.
Войдя с Джоди в столовую, я увидел сидящего там и читающего газету Рафаэля. Он умеет абстрагироваться от окружающего его шума. И дело не в том, что он сторонится людей, просто иногда… иногда он хочет спокойно почитать газету. Мы с Джоди сели с ним.
- Что нового?
Рафаэль поднял на Джоди глаза и улыбнулся.
- Этот мир распадается по частям. Тут прямо так и говорится, - он указал пальцем на заголовок.
Это вызвало у нас троих смех.
Джоди внимательно осмотрела столовую. Ей нравилось изучать других клиентов. Вот кто мы здесь – клиенты. Интересно, почему мы не пациенты? Шарки говорил, что мы клиенты, потому что можем уйти отсюда в любой момент. «Пациенты не могут уйти. Клиенты – могут». У Шарки на все есть ответ.
Джоди ткнула меня локтем, указала подбородком на Ханну и крикнула ей:
- А где грузовик?
- Какой грузовик?
- Который тебя переехал. Дерьмово выглядишь.
Я не выдержал и засмеялся. Ханна села рядом со мной, кинув на меня красноречивый взгляд.
Рафаэль продолжал читать.
Ханна потянула за край его газеты.
- Что интересного ты находишь в этих газетах?
- За этими стенами есть мир, Ханна. Тебе кто-нибудь об этом говорил? - улыбнулся ей Рафаэль.
- Этот мир чуть не прикончил меня.
- Так это мир тебя убивал?
Ханна одарила его деланной улыбкой.
- Тебе нужно почаще улыбаться, - сказала она.
- Я работаю над этим.
- Что ты предпочитал пить?
Ханна в какой-то степени заигрывала с Рафаэлем. В хорошем смысле. Я видел, что он ей нравится.
- Хочешь сводить меня в бар?
Она постучала пальцем по виску.
- Только в мечтах, дорогой.
- Красное вино, - сказал Рафаэль.
- Какое именно?
- Всегда любил хорошее каберне.
- А покрепче что-нибудь пил?
- Бывало манхеттен. А ты?
- Очень сухой мартини. Бокалов десять за ночь.
- Как ты определяешь, насколько мартини сухой?
Ханна с Джоди разразились смехом. Ханна покачала головой.
- Боже, как же я скучаю по выпивке. Чертовски скучаю.
- Я тоже, - отозвалась Джоди. - Иногда так хочу выпить, что готова заорать.
- Я тоже, - признался я. Не знаю, зачем. Но это же правда. Я тоже готов порой нахрен орать.
Ханна некоторое время разглядывала меня.
- У меня сын – твой ровесник, - сказала она, и у меня сердце перевернулось от нежности в ее голосе, потому что она может быть очень жесткой. Она погладила меня по щеке. - Я знаю, никаких прикосновений. - И рассмеялась. - Бурбон. Ты же его любил пить?
- Да.
- Надеюсь, ты больше не притронешься к нему. - Ханна вдруг заплакала. - Или закончишь хуже, чем мы. - Она глубоко вздохнула. - Мне грустно тут. Боже, мы все тут так грустим.
- Это не так, - возразил Рафаэль. - Мы тут просто приводим себя и свои мысли в порядок. Вот и все.
- Ты хороший мужчина. - Уголки губ Джоди изогнулись в легкой улыбке.
- Правда?
Рафаэль улыбнулся. В этот момент он выглядел совсем старым и измученным. Я знал, что он переживает что-то внутри себя и хотел спросить его об этом. Он должен выдержать. Кто-то же должен одержать победу над собой. Им мог бы быть Рафаэль. Шарки сдался. Рафаэль должен выдержать. Пожалуйста, Господи, пожалуйста, пусть он выдержит, - взмолился я Богу, с которым не ладил.
3.
Я чувствовал, что сегодня в группе все будет по-другому. Не знаю, из-за чего, но внутри меня прочно обосновалась тревожность. Мне хотелось убежать. Отрешиться от всего. Уйти в себя, оборвав связь с этим миром. Мне невыносимо хотелось сделать это, но я усилием воли заставил себя собраться. Я уставился на пустующий стул Шарки. Он всегда любил сидеть на одном и том же стуле. Новый парень, Эмит, еще оформлял документы, и Адам сказал, что присутствовать в группе он не будет. Шейла с Мэгги приболели, а Келли непонятно куда подевалась. Иногда она обособлялась ото всех, не хотела ни видеть никого, ни разговаривать ни с кем. Я понимал ее.
Так что на занятии были лишь я, Рафаэль, Лиззи и Адам.
Адам вручил Рафаэлю карточку для разбора. Рафаэль взял ее, не улыбнувшись. Он всегда улыбался, даже когда у него было плохо на душе. Но не сегодня.
- Я Рафаэль. Я алкоголик.
И мы все ответили:
- Привет, Рафаэль.
Он мгновение помолчал, затем взглянул на карточку и отложил ее в сторону.
- У меня есть секрет, - сообщил он.
Адам ничего не сказал. Он просто ждал.
- Я убил своего сына.
Лицо Адама стало очень серьезным. Я видел промелькнувшее на нем удивление.
- Когда ты сказал, что убил своего сына, что ты имел в виду, Рафаэль? - мягко, не давя на него, спросил он.
Рафаэль уперся взглядом в пол.
- Ему было семь… - он умолк, слабо ударил кулаком себя в грудь, а потом еще раз, и еще, и еще.
- Дыши, - сказал Адам. - Просто дыши.
Рафаэль сделал два глубоких вдоха. Вдох и выдох. Вдох и выдох. Было такое ощущение, что я дышу вместе с ним.
- Все хорошо, Рафаэль. Не торопись. Ты можешь сделать это.
- Не могу.
- Можешь, Рафаэль. Ты можешь.
Рафаэль кивнул, закрыл глаза и еле слышно заговорил:
- Я вел машину. Отвлекся. Думал о сценарии, над которым работал. Со мной в машине был сын, а я не смотрел на дорогу. Затем машина вдруг с чем-то столкнулась, и я потерял управление. И потом… я не знаю. Все закружилось и… Хоакин кричал, он кричал… Следующее, что я помню – как очнулся в больнице. Я все спрашивал про Хоакина. Звал его. Хоакин? Хоакин? Где Хоакин? По лицу жены я понял, что он… - Рафаэль замолчал, наверное, не в силах произнести слово «мертв». Он не мог произнести его вслух. - Моей жене даже не нужно было говорить мне это. Я убил его. Ему было семь лет, и я его убил. - Он рыдал, повторяя «Хоакин» и ударяя себя в грудь кулаком. Он больше походил на раненое животное, чем на человека.
Мне было безумно тяжело видеть его таким, мое сердце рвалось на части. Это было невыносимо. Хоакин. Хоакин. Хоакин. Рафаэль открыл свою душу, и в ней не оказалось ничего кроме боли и он жил сейчас в этой боли – целиком и полностью, всем сердцем, разумом и телом. Он сполз со стула на колени, продолжая бить кулаком по груди, и я посмотрел на Адама, глазами умоляя его всё это остановить. Я схватил за руку Лиззи, у которой катились по щекам слезы, желая только одного – чтобы всё это прекратилось.
Никогда не думал, что человеческая боль может так звучать. Это была самая печальная песня в мире. Рафаэль был сломлен, он рухнул вниз и достиг самого дна черной ямы страданий, и я не был уверен, что он сможет выбраться из нее.
Адам поднял Рафаэля с пола и усадил обратно на стул. Не знаю, как долго Рафаэль плакал. Весь мир затих, и во всей вселенной не было ничего, кроме звуков боли человека с истерзанной душой.