Наконец Рафаэль успокоился и застыл. Я понимал, что он ушел глубоко в себя и теперь пытается вернуться. Он потянулся к коробке с салфетками, стоящей в центре круга, глубоко вздохнул и посмотрел на Адама.
- Я не мог тебе этого рассказать.
Он опустил взгляд в пол, затем снова поднял глаза на Адама.
- Я не произносил его имя с самых похорон. Одиннадцать лет.
Рафаэль посмотрел на меня.
- Ему было бы сейчас восемнадцать, - он криво улыбнулся.
Мне хотелось сказать: «Если хочешь, я буду твоим сыном. Я буду. Я буду хорошим сыном». Но я ничего не сказал, я лишь попытался улыбнуться ему в ответ.
- Моя жизнь развалилась после его смерти. Мы его усыновили. Моя жена… не думаю, что она хотела проходить через усыновление, но она пошла мне навстречу. Наверное, она видела, как сильно я хотел иметь детей. Думаю, она знала, что я безумно люблю его, люблю как никого другого в этом мире. Она чувствовала себя одинокой и покинутой. Она и была такой. Когда он умер, она просто стала жить дальше. Кажется, я ее даже ненавидел за это. Она же ненавидела меня за то, что я не мог продолжать жить. Она тоже горевала, но не могла жить в одной лишь печали. Я же… я пил. Она ушла от меня через год. Но я оставил ее задолго до этого. И не могу себя простить.
Слезы Рафаэля текли маленькими ручьями, и Адам внезапно сделал то, чего никогда еще не делал. Он взял Рафаэля за руку и посмотрел ему в глаза, прямо в глаза.
- Я думаю, ты можешь простить себя. Думаю, ты сам понимаешь, что уже пора это сделать.
Рафаэль не поднимал глаз, но Адам не выпускал его ладони.
- Я пел ему. Все время пел. Я перестал петь в день его смерти.
Адам тоже плакал, и я впервые видел в нем человека, простого человека. До этого я видел в нем лишь моего психотерапевта. Он был парнем, чья работа заключается в помощи нам. В помощи мне. Но он был кем-то большим. Все в этом мире были далеко не такими, какими я себе их представлял. Я чувствовал себя маленьким и глупым.
Мы тихо сидели, все четверо. Наконец Адам выпустил руку Рафаэля и кивнул мне с Лиззи.
- Что скажите вы? Зак? Лиззи?
- Это был несчастный случай, - отозвалась Лиззи.
Рафаэль кивнул. Ему хотелось в это верить, но он не верил. Пока нет.
Адам вопросительно посмотрел на меня.
- Я хочу вспомнить, - сказал я, сам не зная, что хотел сказать именно это. - Думаю, если я все вспомню, то монстр уйдет. Это как… - я умолк, взглянув на Рафаэля. - Это как для тебя произнести вслух имя твоего сына. Это больно. Но зато теперь это не сидит занозой внутри тебя.
Рафаэль улыбнулся мне. Клянусь, это была самая прекрасная улыбка в мире.
- Не ненавидь себя больше, Рафаэль, - сказал я. - Пожалуйста, перестань себя ненавидеть.
4.
После группового занятия я ждал Адама, сидя у его маленького кабинета. Мне было интересно, о чем он говорит с Рафаэлем. Почему-то мне вспомнился наш разговор за завтраком. Когда Джоди сказала, что ее сын – мой ровесник, лицо Рафаэля исказила гримаса. Так, словно ему кто-то дал под дых. Теперь я знаю, почему. Теперь я знаю, почему он так добр ко мне. Потому что я ровесник его сына.
Может быть, Рафаэль не видит меня?
Может быть, всё что он видит, глядя на меня – своего сына?
Эта мысль убивала меня. Понимаете, то же самое было с моими матерью и отцом. Думаю, что большую часть времени они не видели меня. Они даже самих себя не видели. Давно я о них не думал. Интересно, почему?
- Твоя очередь, - услышал я голос открывшего дверь Рафаэля. Он улыбался, на улице светило солнце и было не так уж холодно. Не сегодня.
Рафаэль сел рядом со мной и спросил:
- Ты в порядке?
- Наверное. А ты?
- Я в порядке, Зак. Правда. - Он сделал глубокий вдох, задержал воздух в легких, затем медленно выдохнул его. - Боже, иногда я жалею, что бросил курить. - Он засмеялся. Думаю, он смеялся над самим собой. Он часто так делал – смеялся над собой. Здоровое поведениеи все такое. - Ты когда-нибудь попадал в летнюю бурю в пустыне, Зак?
- Да, - ответил я.
- Всё разом обрушивается на тебя – ветер, гром, молнии и ливень. И, кажется, что настал конец света. Такой ошеломляющий апокалиптический момент. А потом всё – раз – и закончилось. Мир снова погрузился в тишину и покой. И воздух пахнет свежестью и обновлением. Вдыхая его, тебе хочется жить.
- Да, это так, - согласился я.
- Вот что я чувствую сейчас, Зак – то, что чувствовал в пустыне после летней бури.
5.
Адам говорил по телефону, его дверь была открыта. Он показал, чтобы я сел. Закончив разговор, он кивнул мне и спросил:
- Как ты, приятель?
Ему нравится слово «приятель». Мне тоже.
- В растрепанных чувствах.
- После происшедшего утром в группе?
- Да. Рафаэль хранил большой секрет.
- Да уж. Вот ведь в чем дело, вы парни считаете, что секреты – это все ерунда, но они убивают вас. Поэтому нам нужно, чтобы вы не держали их в себе. Они, правда, убивают вас. Всех вас. - Он взглянул на меня. - У тебя много секретов, о которых ты умалчиваешь.
- Наверное.
- Когда ты собираешься открыть их?
- Я не такой храбрый, как Рафаэль.
- Я предполагаю, что ты достаточно храбр, чтобы открыть их все.
Мне захотелось сказать ему, что Бог не написал на моем сердце «храбрость».
- Ты меня переоцениваешь.
- А ты себя недооцениваешь, Зак. Совсем себя не ценишь. Знаешь, ты сказал Рафаэлю прекрасные слова – что он должен перестать себя ненавидеть. Тебе следует прислушаться к своему собственному совету.
- Уху.
Адам насмешливо улыбнулся – о да, знаю я эти его улыбочки.
- Ты сказал, что хочешь вспомнить.
- Хочу.
- Я сейчас задам тебе вопрос, Зак.
- Давай.
- Почему ты никогда не спрашивал о том, как попал сюда? Как давно ты здесь… шестьдесят дней?
- Пятьдесят три дня.
- Пятьдесят три дня и ты все еще не спросил, что привело тебя сюда.
Я без выражения смотрел на него.
- В первый свой день тут ты сказал мне, что не знаешь, как сюда попал. И после этого ни разу об этом не говорил. Ни разу не спросил, кто платит за твое пребывание здесь. Ни разу не спросил, откуда у тебя на счету деньги, деньги, на которые ты покупаешь себе сигареты, мыло, шампунь, крем для бритья и тому подобное. - Он замолчал, словно не уверенный в том, следует ли продолжать, но затем на его лице появилась решимость. - И ты ни разу не спросил меня о своей семье.
Я весь оцепенел. Знаете, я чувствовал себя одним из тех автомобильных стекол, которые разбивал битой. Язык прирос к небу. Я не мог говорить. Я не знал, что сказать.
- Зак?
Адам изучающе смотрел на меня. Я не отводил взгляда. Я знаю, что в моих глазах застыл вопрос. В его глазах – тоже.
- Адам, я не хочу этого знать.
- Не хочешь знать или боишься узнать?
- Я сказал тебе, что не отличаюсь храбростью.
- Ты храбрый, Зак. Разве я тебе не сказал однажды, что ты уже пережил самое худшее? Ты здесь. Ты жив. Ты уже пережил все самое плохое.
- Я не жив.
- Жив.
- Я ничего не чувствую. Я ненавижу что-либо чувствовать. Я говорил тебе.
- Но ты же чувствуешь, Зак. Когда я не пошел за Шарки, ты ужасно разозлился на меня. Я предполагаю, это из-за того, что ты любишь Шарки. И ты любишь Рафаэля. Я видел, как ты смотрел на него, когда он рассказывал о своем сыне. Потом ты посмотрел на меня, и, кажется, я знаю, что ты хотел сказать своим взглядом. Я предполагаю, что ты хотел, чтобы я унял его боль. Ты хотел, чтобы Рафаэль освободился от боли, и хотел, чтобы я что-то сделал. Я прав?
- Да, что-то в этом роде.
- Я не могу унять его боль, Зак. Но ты любишь его. Ты любишь Рафаэля, я это вижу. Это прекрасно. Это чувство прекрасно, Зак.
- Оно приносит невыносимую боль, Адам.
- Согласен.
- Ненавижу это.
- Но любовь не всегда приносит боль, Зак. Тебе никто не говорил, что она может приносить большую радость?
Никто и никогда не говорил мне ничего о любви. Ни единого слова.