В конце занятия мы все как обычно взялись за руки. Когда Рафаэль потянулся рукой к моей руке, я помотал головой – «нет». Нет. Я ни хуя не хочу держать тебя за руку. Это я передал ему своим взглядом, скрестил руки на груди и уставился в пол.
В этот день я не пошел больше ни на одно занятие.
Я торчал в кабинке номер девять и пялился в календарь.
Я лежал на постели и пытался отрешиться от всего. Я могу это сделать. Я могу отрешаться. Могу отключаться. Я знаю, как это сделать. Это талант. Это искусство.
В комнату зашел один из медпомощников.
- Ты должен ходить на занятия, - твердо сказал он и подождал какого-либо ответа с моей стороны.
Я безучастно посмотрел на него.
- Ты знаешь, что пропускать занятия нельзя. Последствия неизбежны.
Мне пришло в голову, что я могу броситься на этого парня, побить его, как бил автомобильные стекла. Мне даже не нужна для этого бита. Черт, она мне нахер не нужна. Я просто могу броситься на него и поколотить. Меня выкинут отсюда. Я уйду и… и что потом?
Парень наконец-то ушел.
Это хорошо. Психотерапевты точно меня беспокоить не будут. Я закрыл глаза и сделал глубокий вдох, затем еще один, и еще один. Я так и уснул, глубоко дыша. Проснулся я ночью. Эмит за своим столом что-то рисовал.
Рафаэль собирался.
Я молча наблюдал за ними. Рафаэль поднял взгляд и заметил, что я не сплю.
- Привет, - сказал он.
Я махнул ему рукой.
- Хочешь поговорить об этом?
- О чем?
- Сам знаешь о чем.
- Нет.
- Могу я тебе кое-что сказать?
- Могу я тебя остановить?
- Ты ведешь себя как пятилетний ребенок.
- А ты прям знаешь, как они себя ведут.
- Я знаю. Знаю. - Его лицо ожесточилось. - Они отказываются говорить – вот что делают пятилетние дети, когда злятся.
- Я не злюсь.
Эмит воззрился на меня поверх стола.
- Злишься. И не хило так злишься.
- Иди на хуй, Эмит.
Он засмеялся.
- Иди туда же, Зак.
Рафаэль одарил нас обоих хмурым взглядом.
- Поговори, Зак. Поговори со мной.
- Не указывай мне, что делать.
Рафаэль покачал головой.
- Я завтра уезжаю, Зак.
Я отвернулся, уткнувшись в стену. Мне хотелось, чтобы все слова этого мира исчезли. Хотелось, чтобы исчезли и все лица, к которым я когда-либо что-либо чувствовал.
Я уснул.
Мне снилось, что Рафаэль сидит в изножье моей кровати. Он тихо пел, и я не разжимал век. Проснувшись, я открыл глаза, но Рафаэля рядом не было.
Я встал, надел ботинки, проверил, есть ли в кармане куртки сигареты, и направился в курительную яму.
Поднялся холодный ветер. Остались ли у этой зимы еще бури? Меня не оставляли мысли о Шарки. Где он сейчас? Вернулся домой, угодил в тюрьму за то, что украл отцовские деньги, или сидит в бильярдной, подбивая какого-нибудь дурилу сыграть с ним в бильярд?
Куда поедет Рафаэль?
Почему я не могу заставить себя поговорить с ним?
Почти дойдя до курительной ямы, я увидел, что там кто-то стоит. На секунду мне почудилось, что это мой брат, и мое сердце бешено заколотилось. Я застыл на месте, затем сделал еще несколько шагов. Это был Эмит. Сердце сбавило темп.
Я достал сигарету и прикурил.
- Поздновато ты встал.
- Долго заснуть не мог. Так ты у нас снова говоришь, м?
- Вообще-то я не очень говорливый.
- А мне так не показалось, когда ты рассказывал свою историю.
- Я не люблю говорить. Я, как бы это сказать… не умею выражать свои мысли.
- Ну ты и гонишь. Ты меня убиваешь, Зак.
- Я не гоню.
- А как иначе это назвать? Ты просто охуеть как не хочешь говорить о том, что у тебя внутри.
- О, а ты прям обожаешь об этом говорить.
- У меня просто это хреново выходит. Не умею я говорить о том, что у меня внутри. А ты умеешь, Зак. Ты просто… я не знаю. Не хочешь, наверное. А, да что я, блять, знаю? - Он махнул рукой и прикурил еще одну сигарету. - Хочешь знать, что я думаю? Я думаю, что ты не знаешь, как попрощаться с Рафаэлем. Я думаю, что это до смерти пугает тебя, Зак. Вот что я думаю.
- Спасибо за участие.
- Не будь засранцем.
Мне хотелось сказать ему: я пятилетний ребенок, не умеющий петь. Единственные песни, что я слышал – настоящие песни – мелодии, сыгранные на трубе мистером Гарсией, и голос Рафаэля, и ни тот, ни другой не научили меня, как исполнить свою собственную песню. Они пели мне. И теперь я остаюсь в еще большем одиночестве, чем был когда-либо раньше. Да, Эмит, мне страшно. До смерти страшно.
- Прости, - прошептал я. - Я не хотел вести себя как засранец.
Мы докурили сигареты в молчании.
Воспоминания
У меня есть еще один секрет.
Я веду воображаемые разговоры с людьми.
Иногда я говорю с мамой. Спрашиваю ее, почему она такая печальная. Пыталась ли она когда-нибудь не печалиться? Всегда ли в ее душе была печаль, или она однажды пришла и осталась? Была ли у них с отцом когда-нибудь нормальная жизнь, смеялись ли они, держались ли за руки, гуляли? Я спрашиваю ее, каково это – жить в своей голове? Тесно там или просторно, страшно или прекрасно? Я спрашиваю ее, почему она хотела, чтобы я касался ее как ее муж. Знала ли она, что делает, или виной всему лекарства? Я спрашиваю ее, любит ли она меня, и всегда чувствую себя при этом очень жалким, потому что мой вопрос звучит так отчаянно. Я спрашиваю и спрашиваю, и спрашиваю.
Она никогда мне не отвечает.
Я говорю с отцом. Говорю: «Привет, пап».
Он сидит в кресле с выпивкой в руке.
«Привет», - отвечает он. У него приглушенный, далекий голос.
«Что бы было, если бы ты не пил каждый день, - спрашиваю я. - Что бы ты ощущал внутри?»
Он лишь смотрит на меня.
Он тоже мне не отвечает.
И я говорю с Сантьяго.
«Откуда в тебе столько ненависти?»
«А ты разве не заметил, что творится в нашей семье? Что с матерью и отцом?»
«Заметил, - говорю я. - Ты им так мстишь?»
«Что-то в этом роде».
«Ну а я? Почему ты ненавидишь меня? Что сделал тебе я?»
И слышу его ответ: «Родился».
Я помню все свои воображаемые разговоры. Если они не реальны, то почему так печалят меня?
Еще одно время года
Я прожил восемнадцать лет во времени года, зовущееся «печалью» – и погода в нем всегда оставалась неизменной. Наверное, другого времени года я не заслуживал. Не знаю, как и когда, но что-то стало происходить. Вокруг меня. Внутри меня. Что-то прекрасное. Что-то невообразимо прекрасное.
Глава 13 – Прощание может быть монстром
1.
Адам достал из маленькой коробочки медную медаль. Пришло время прощаться. С Рафаэлем, который пробыл здесь шестьдесят дней, с Рафаэлем, который был моим соседом. С Рафаэлем, который пробуждал меня от кошмаров, успокаивал меня и пел мне, с Рафаэлем, который всегда был на страже и приглядывал за ходящими во сне Шарки и Эмитом.
Я уставился на раскачивающуюся на веревке медаль. Лиззи взяла ее в руки и начала говорить:
- Я вкладываю в медаль всю мою…
Я не мог этого слушать. Кто-то что-то говорил, но я едва их слышал, вперив взгляд в пол, пока Мегги не тронула меня ладонью, передавая медаль.
Я поднял взгляд на Рафаэля, затем снова опустил его на пятно на ковре.
Я слышал голос Адама – невнятный, доносящийся откуда-то издали, как далекое эхо, а потом он исчез и мне стало очень одиноко, я словно оказался в темной тихой комнате, и в окружающем меня мире не было ничего, кроме тьмы. И сам я был тенью. Но голос Адама все-таки пробился ко мне – этот голос был рукой, вытягивающей меня из тьмы.
- Зак? Зак?
Я снова вернулся в комнату, хотя и знал, что был в ней всё это время. Посмотрел сначала на Адама, потом – на Рафаэля. И услышал свой собственный голос: