- Знаю.
- Я не смог.
- Понимаю.
- Правда?
- Прощание, порой, может быть монстром.
- Да.
- Это неплохо – любить кого-то так сильно, что это причиняет боль.
- Ты не знаешь. Ты же – не я.
- Как бы странно это не звучало, Зак, я кое-что знаю о боли. И кое-что знаю о любви. И это факт.
- Но ты ничего не знаешь обо мне. Ты говоришь, что видишь меня, но это не так. Ты не видишь. - Мои губы снова дрожали. Нет, нет, нет, не плачь, Зак, не плачь, не плачь, не плачь. Но тело не слушалось меня. Я поднялся, чтобы уйти, но встав, не смог сдвинуться с места. Я почувствовал обнимающие меня руки Адама. Я плакал, прислонившись к его плечу. - Я потерялся, - прошептал я. - Адам, я потерялся. - И я начал говорить вещи, которые не собирался говорить, слова, которые душили меня, застряв в горле. - Мне нужен отец, Адам. Мне он очень нужен. Я не знаю, где он. И мне больно. Мне больно, Адам, очень больно.
7.
Я не отрываясь смотрел на конверт с моим именем на нем. Глубоко вздохнул и открыл его. И нашел там слова Рафаэля:
Закария,
Я хочу о многом сказать тебе, но в то же время не знаю, с чего начать. За годы писательства я понял, что мне удается подобрать правильные слова, когда я начинаю писать. Наверное, ты уже знаешь, что я по-настоящему верю в слова. Верю в их силу, в их способность ранить и способность исцелять. Может быть, поэтому я оставляю тебе свой дневник – потому что эти исписанные страницы часть той работы, которую я провел над собой. Может быть, поэтому я пишу тебе сейчас – потому что хочу сказать что-то, что может тебе помочь. Ни в коем случае не принимай это как снисхождение. Мне пятьдесят три, а тебе восемнадцать, но это не значит, что я умнее или даже просвещеннее тебя. Единственное, что я на самом деле знаю – я наконец-то начал узнавать сам себя. Надеюсь, Зак, что ты сделаешь то же самое раньше меня. Надеюсь, ты не будешь ждать и терять время.
Однажды ты признался мне, что ведешь с людьми воображаемые диалоги. Я тоже. Вот такой у меня был с тобой:
Я: Ты попрощаешься со мной?
Зак: Я не могу.
Я: Не сделаешь мне одолжение? Пожалуйста, перестань смотреть в пол и посмотри на меня.
Зак: Ты говоришь со мной как с маленьким ребенком.
Я: А ты не веди себя как ребенок.
Зак: Ты собираешься в качестве прощального подарка прочитать мне нотацию?
Я: Посмотри, пожалуйста, на меня.
И ты, Зак, смотришь на меня. И я протягиваю тебе свой дневник и говорю: вот мой подарок для тебя.
Тогда ты, Зак, говоришь: Я не могу его принять. Эти слова – твои.
Я: Может быть, я хочу, чтобы у тебя остались мои слова.
Ты качаешь головой.
Я: Возьми.
Я кладу свой дневник в твои руки.
Зак: Я должен кое в чем признаться. Я читал твой дневник.
Ты отворачиваешься, боясь увидеть выражение моего лица.
Я же, улыбаясь, говорю: Я знаю.
Зак: Знаешь?
Я: Да, Зак, знаю.
Зак: Почему ты не сказал мне, что знаешь об этом?
Я: По той же самой причине, по которой ты не сказал мне, что читаешь его. Может быть, мы оба слишком сильно любим держать в себе секреты. Может быть, нам стоит перестать это делать?
Ты, Зак, держишь мой дневник в своих руках и киваешь.
Я в последний раз обвожу взглядом комнату.
И ты вдруг говоришь: Наверное, я должен сказать «прощай».
Я: Это не прощание, Зак.
Зак: Когда кто-то уходит, это означает прощание.
Я: Не всегда.
Зак: Люди приходят сюда и уходят. И после ухода они хотят позабыть о своем пребывании здесь.
Я: Некоторые – может быть. Я еще увижусь с тобой, Зак. Я увижусь с тобой, потому что хочу увидеть тебя. И потому что я хочу этого – это случится. Я сделаю так, что это случится.
Ты провожаешь меня до машины, которая отвезет меня в аэропорт, и я говорю: Ты самый славный мальчик во всем мире.
Зак: Это не так.
Я: Не спорь со мной, Закария.
Я смотрю тебе в лицо в последний раз, улыбаюсь, сажусь в машину и уезжаю.
Вот мой воображаемый разговор с тобой.
Я знаю, Зак, что ты не смог сказать мне «прощай». Я знаю, что это больно. Если больно мне, пятидесятитрехлетнему старику, то как же должно быть больно восемнадцатилетнему мальчику? Но вот ведь в чем дело, Зак. Если ты хочешь быть живым, то боли не избежать.
Я кое-что знаю о том, как ее избегать – я в этом спец. Но нельзя убежать от боли, Зак. Жизнь причинила боль тебе, мне и всем тем, кто находится в этом месте, но это не значит, что мы должны жить в боли всю свою жизнь. Я жил в боли, потому что сам выбрал жить в ней. Где-то на своем жизненном пути я взлелеял мысль о том, что мне суждено прожить трагическую жизнь. В моей голове засела романтическая идея о том, что писатель должен страдать. Я был Рафаэлем, творческой личностью, человеком, порождающим прекрасное из своих собственных страданий. Я боготворил свою боль. Она была богом для меня, и я ей преклонялся. Шарки бы сказал: «Чувак, это пиздец что такое». Необъяснимо как, и это действительно необъяснимо, но мне каким-то образом удавалось избегать настоящей боли – боли, которая меня убивала. Вот ее я избегал всеми силами.
Я думаю, ты такой же как я, Зак. Ты живешь в боли, хотя не хочешь ничего чувствовать. Ты замечательный, умный, красивый, и влюблен в слова, но, как и я, остаешься в пространстве безмолвия, где слова застревают между сердцем и горлом.
Говори, Зак.
Ты знаешь историю библейского Захарии? Думаю, тебе стоит ее почитать. Бог лишил его дара речи за неверие. Он стал немым, и обрел способность говорить только после рождения сына. И он запел. Захария запел! Пой, Зак. Если я могу петь своему монстру, то и ты можешь петь своему.
Рафаэль.
Я перечитывал письмо снова и снова. Затем открыл дневник Рафаэля и увидел, что он оставил мне номер своего мобильного и адрес. У меня из головы не выходила воображаемая сцена прощания, написанная им. Я увижусь с тобой, потому что хочу увидеть тебя.
На ум пришло слово «счастье», это слово… я почувствовалего. Я знал, что это ощущение не продлится долго, что потом я опять почувствую печаль, и мне станет только хуже, потому что одно дело – быть печальным, и другое – стать печальным после того, как был счастлив. Стать печальным после того, как был счастлив – нет ничего хуже этого.
Должно быть, я улыбался, потому что Эмит спросил меня:
- Чему ты улыбаешься?
- Своим мыслям.
- Даже не знаю, чему ты можешь улыбаться, после того, как так по-свински обошелся с Рафаэлем на групповом занятии. Говорю тебе на полном серьезе – это было отвратительно.
Я не знал, что на это ответить.
- Прости, что вел себя как пятилетний ребенок. Прости.
- Да уж, как Рафаэль и говорил.
- Да, как говорил Рафаэль. Я задолжал группе и теперь должен загладить свою вину.
- Я напомню тебе об этом. Если ты забудешь.
- Ладно.
- Вот и хорошо. - Эмит оценивающе оглядел свою картину. - Что ты думаешь о ней? - Он поднял ее, показывая мне. На ней была изображена дорога. Не похожая на ту, что нарисовал я. И с чего она должна была быть на нее похожа? Это была егодорога. По обеим сторонам от нее Эмит нарисовал вигвамы, кактусы и всякое разное. Его картина была намного мудреней моей.
- Хочешь рассказать мне, что она значит?
- Я принесу ее на групповое занятие.
Я был рад, что Эмит больше не злится на меня. Странно, но мне хотелось говорить с ним. Может быть, я устал от своего внутреннего мира. Моего печального внутреннего мира.
- Эмит? Что самого страшного случилось с тобой?
Я увидел по его лицу, что ему не хочется отвечать, но он ответил:
- В тюрьме… случаются жуткие вещи.
Думаю, я знаю, о чем он говорил.
- Ты часто думаешь об этом?
- Мне иногда снятся сны.
Я кивнул, не зная, что сказать.
- Мне очень жаль, что с тобой случились те жуткие вещи.
Он тоже кивнул.
- Иногда я мечтаю о том, чтобы все это ушло, перестав меня мучить.
- И я.
- Но, думаю, от нашего желания это не зависит.