Но были и хорошие дни, дни, когда мама вставала рано, делала завтраки, убиралась и готовила потрясающе вкусные ужины. Правда, последний наш совместный ужин не удался. Мама полдня готовила домашние равиоли.
- Хотела бы я быть итальянкой, - сказала она. - Но я лишь заурядная девчонка из Огайо.
Мама была разной, но уж точно не заурядной. Увы.
Тем вечером мы наслаждались ее равиоли, и все шло просто чудесно. Отец шутил, пытаясь рассмешить маму, и мама улыбалась. Боже, она на самом деле улыбалась. Отец был слегка навеселе, но не пьяный, и я начал расслабляться. Я почти всегда напряжен – сплошной комок нервов. Здесьэто зовется тревожностью. И, если честно, меня из-за нее кормят таблетками. Наверное, Бог еще написал на моем сердце: «тревожное».
Так вот, в тот вечер я немного расслабился, за что и поплатился, когда домой вернулся вдрызг пьяный братец Сантьяго. Он совсем ополоумел.
- Обычная картина, - заорал он, окинув нас взглядом. - А меня, на хуй, не надо приглашать?!
Слушайте, этот парень здесь жил. Зачем его приглашать? У меня от него реально ехала крыша. Посмотрев на маму, он рявкнул:
- Как, блять, вовремя ты взялась за готовку.
Плюнул ей в тарелку и, уставившись на отца, начал фонтанировать ругательствами в его адрес. Мат заполнил всю столовую. Схватив тарелку отца, брат швырнул ее через комнату, и она разлетелась на осколки, ударившись о стену.
Мама мгновенно ушла в себя, вернувшись к своему внутреннему «я», туда, где всегда и жила. Я застыл на месте, надеясь, что до меня очередь не дойдет. Если бы.
- Членосос, - глянул он на меня и сделал характерное сосательное движение губами. - Бабки есть?
Сантьяго знал, что у меня всегда есть с собой деньги. Я у этого парня был что-то вроде личного автомата по выдаче денег. Я достал из бумажника две двадцатки.
- И это все?
- Да. - Я пытался не выдать своего страха.
Брат выхватил у меня из пальцев доллары.
- Дай свой бумажник.
Он бросил его на пол и уставился на меня как на ничтожество.
- Это еще не все, - прорычал он. - Не смей мечтать, твою мать, что на этом все закончится.
Он вцепился в меня и, рывком подняв, припечатал к стене. Я чувствовал его дыхание – от него несло дохлой псиной. Боже, мое сердце так колотилось, что, казалось, выскочит из груди. Брат прожигал меня тем самым взглядом, говорящим, что я ничтожество, такое ничтожество, что не стою даже того, чтобы меня ненавидеть.
Он ушел, а я так и стоял у стены, ощущая себя голым, несмотря на то, что был полностью одет. Глупо.
Я вздрогнул, когда хлопнула дверь. Да, я был сплошным комком нервов.
Мама встала из-за стола и вышла из комнаты. Я чуть прибрался. Отец налил себе еще один бокал вина, я подал ему новую порцию равиоли, и мы доужинали.
Мы не произнесли ни единого слова – ни он, ни я. Сантьяго словно забрал с собой наши рты и все слова, что в них были.
2.
Я всегда жалел, что меня не назвали Сантьяго. Нас с братом обоих назвали в честь дедов. Сантьяго – в честь папиного отца. Меня – в честь маминого. Моему отцу никогда не нравилось мое имя – Закария. Как можно было так назвать парня с фамилией Гонзалез, живущего в Эль-Пасо, Техасе? Да и не любила мама своего отца. Папин отец родился в Мехико, мамин – в Каяхога-Фолс, Огайо. Папин отец был художником и музыкантом, мамин – бухгалтером. Так что меня назвали в честь бухгалтера из Огайо, парня, которого ненавидела мама, а моего брата назвали в честь художника и музыканта из Мехико. Черт. Если уж не везет, то не везет во всем. Полное имя брата – Сантьяго Маурицио Гонзалес, мое – Закария Джонсон Гонзалес.
Я худосочный – в маму, Сантьяго крупный – в отца. И, должно быть, я пошел в маминого папу, так как в отличие от Сантьяго у меня слишком бледная кожа. Братец выглядит под стать своему имени. Наверное, я – под стать своему. Может быть, мы получили те имена, что заслуживаем.
Нет, я знаю расклад.
Мы не выбираем свою внешность.
Не выбираем себе имена.
Не выбираем родителей.
И братьев тоже не выбираем. Мой меня не любил. Он вообще никого не любил. Просто не умел. И это не его вина. Ну, не понимал он любви. Он все время злился. Бывало бил меня. Однажды сломал мне ребро. Все сделали вид, что ничего не произошло. Включая меня.
В другой раз, придя домой, он меня жестоко поколотил. Я не плакал. Не кричал. Когда брат бьет меня, я в каком-то смысле отрешаюсь от всего. Даже не знаю, как это объяснить. Наверное, это у меня от мамы. Мое сознание уносится куда-то, куда – не знаю. Это все, что я могу сказать.
Один раз отец повел маму в кино. Это было целым событием, потому что они никогда никуда не ходили. Когда они вернулись, брат уже ушел, а на мне живого места не было. Не хочу расписывать, на кого я тогда был похож. Я боялся взглянуть в зеркало на себя. Отцу я сказал, что меня подловили у библиотеки и избили парни из школы. Особого сочувствия с его стороны я не вызвал, так что ложь далась мне легко. Сантьяго сказал, что нахер убьет меня, если я кому-нибудь расскажу правду. Несколько дней я не ходил в школу, но это ерунда. Нет, не ерунда. Совсем не ерунда. Мне потом пришлось поднапрячься, чтобы нагнать своих по учебе.
Я любил Сантьяго. Всегда любил. Он был для меня небом и воздухом, когда я был мелким. Я знал, что несмотря на его тяжелый характер и то, что он увлекается психотропными веществами, у него в душе есть частичка чего-то прекрасного. То, что ее никто не видел, не значило, что ее нет.
Как-то – брату было тринадцать, а мне десять – не помню из-за чего, но я услышал, как он плачет. Ноги сами принесли меня в его комнату. Я сел рядом с ним на постель и сказал:
- Не плачь, Сантьяго, все хорошо.
Он разрыдался как маленький ребенок, положив голову мне на плечо. От его слез намокла футболка. Было ощущение, будто моя кожа влажна от всего того, что причиняло ему боль. И я был счастлив. Знаю, звучит стремно, но я был счастлив. Потому что я был с моим братом. Тогда в первый раз в жизни я понял, что он любит меня, действительно любит. Я хотел сказать, что тоже его люблю, просто не знал, как это сделать.
После того, как он проплакался, мы сели на автобус и поехали в кино. Я был так счастлив, что хотел держать брата за руку. Это странно, я понимаю, мне самому от этой мысли не по себе. Мне всегда приходят в голову безумные вещи.
Иногда, ударив меня, Сантьяго плакал и просил прощение. И покупал мне подарки – например, диски «Rage Against the Machine» или «Juanes». Он знал, что мне очень нравится «Juanes». Мне было приятно, что он покупает мои любимые альбомы.
Однажды брат пришел домой в ужасном состоянии – не знаю, что он тогда принял. Сначала он избил отца, а потом меня. Я снова пропустил пару дней в школе.
Я нервничал, если пропускал школу, она была наркотиком для меня. Я должен был учиться. Должен. И если мне этого не удавалось, я не находил себе места.
Мистер Гарсия заметил мои синяки, когда я пришел на уроки. Начал задавать вопросы. Он слишком добр и искренен, но от его вопросов я лишь еще больше нервничал.
- Жуткие синяки. Болят?
- Не очень.
- Кто это сделал? Кто сделал это с тобой, Зак? - У него был рассерженный голос.
- Один парень на вечеринке. Люблю на них ходить.
- На вечеринке? Серьезно?
- Угу.
- Может тогда лучше на них не ходить, Зак?
- Может быть.
Не думаю, что мистер Гарсия поверил в мою историю. Он попросил зайти меня после уроков. Я не хотел идти к нему, но прозвенел последний звонок, и мои ноги сами привели меня к нему. Дверь в его кабинет была открыта, и я увидел, что он держит в руках раскрытую книгу поэм.