"Моя приятельница Ольга Юргенс, - писал в одном из писем Горенштейн, талантливая художница, по моей идее делает сейчас рисунки. Один, к которому я сделаю небольшую подпись, - "8 ноября 1937 г., понедельник". Я пятилетний, с моими родителями, моим красивым папой-профессором и моей красивой мамой в кафе "Континенталь". 8 ноября - день расстрела моего отца в Магадане"*. "Я излагать пока не буду, - писал он Юргенс, - поскольку слишком, на первый взгляд, дико и необычно. Я еще подумаю. Однако, если надумаю, то его можно будет опубликовать (назову пока условно "его") где-нибудь в Нью Йорке у моей издательницы в журнале, а потом, может, и в России". Далее, в этом же письме от 17 октября 1999 года:
______________
* Из письма Ларисе Щиголь, 31 января 2001 года.
"У меня сохранилась единственная фотография моей мамы-красавицы. Очень ветхая. Но проблема в том, что левая половина лица засвечена. Причем, с фотографии сделаны копии. Однако я их куда-то засунул, спрятал так, что найти не могу. Осталась одна копия. Пробовал восстановить фотографию оказалось технически невозможно. Не попытаетесь ли Вы, Ольга, нарисовать с фотографии портрет, используя фантазию. Если да, то я Вам вышлю копию заказным письмом. И фотографию отца тоже. Она лучше сохранилась. Может, и его нарисуете. Вот отец мой визуально более неопределен. Это, конечно, не значит, что Гоша на него похож* внешне, а тем более, внутренне. Однако вот лицо, в котором семитское начало и интеллект выражены менее, чем у меня. Хоть он профессор экономики в 30 лет, был интеллектуал..." Спустя неделю (24 октября) Горенштейн уже подробнее изложил Ольге свою идею.
______________
* Дело в том, что Ольга Юргенс сделала несколько иллюстраций к роману "Место", и Горенштейн нашел в портрете Гоши сходство с собой, что считал неверным и в этом же письме писал ей: "Гошу Вам нужно еще искать. Вы слишком объединили его со мной. Но это не так. Ни внешне, ни внутренне, хоть какие-то сходства есть. Тем не менее, нельзя, объединять, например, Достоевского с Раскольниковым. Чисто визуально Гоша менее определен, чем я. Так же и внутренне. Недаром к нему тянется и черная сотня."
"Посылаю Вам три фотографии. Фотография моего класса, единственная... Если считать слева - я шестой справа против окна. Если справа - третий. Надеюсь, у Вас есть хорошая лупа. Эта единственная фотография, где я наиболее молодой. А нужно это вот для чего... Я своей шальной головой придумал такую тему. Впрочем, прежде скажу, чтобы Вы никому не говорили, пока не получится... Сначала попробуйте нарисовать маму, восстановить лицо. Папу тоже. Попробуйте так, как он и она есть. А потом оденьте их по-другому. Пофантазируйте. Папа был высокий, сероглазый, темно-русый. А мама брюнетка, тоже не маленькая. Папа в 30 лет стал профессором экономики. Свободно владел несколькими языками, особенно немецким. Мама - учительница, была директором дома для малолетних правонарушителей. Это для общего представления. А теперь о теме. Я, пятилетний, моя мама и мой папа 8 ноября 1937 года. Где-нибудь в кафе. В киевском кафе "Континенталь" едим мороженое за столиком. А может просто втроем стоим. Улица. Еще что-либо. Подумайте. Это могло быть. Но этого никогда не было, потому что 8 ноября 1937 года день расстрела моего отца в магаданском концлагере. Если Вы нарисуете, я напишу страничку, и мы, я думаю, это опубликуем. Может, в России. И за этим должно быть многое. Не только мои родители - многие, которые могли жить и процветать и работать для блага страны, уничтожены, скормлены свиньям. Я об этом напишу. Эстетика рисунка должна быть красивая. Эстетика начала 30-х годов. Я не побоюсь даже... нечто из журналов мод. Не могли бы Вы найти журналы мод начала 30-х годов. Желательно, советские, но немецкие тоже подойдут. Эстетика одежды была общей. И альбомы Киева начала 30-х годов.
Вы... никому не говорите. Ни Мине, никому иному. Пока не удастся осуществить. Я надеюсь, удастся. На школьной фотографии я на десять лет старше, но можно найти еще черты детства..."
По некоторым деталям можно было восстановить внешность пятилетнего ребенка. Так, например, одну деталь "черты детства" Юргенс угадала еще при первой встрече с Фридрихом. Когда она впервые увидела его на Ганноверском вокзале (он был там проездом по дороге в Нюренберг, где читал из романа "Летит себе аэроплан"), то отметила для себя, что седые волосы его слегка "завихрялись" сзади, из чего она сделала вывод, как оказалось правильный, что в детстве он был кудрявым. На детских "фотографиях-рисунках", она потом так его и изобразила.
Альбом Ольги Юргенс* - это одновременно и календарь на 2000 год. На обложке название: "Детство, которого не было". На первой январской новогодней странице - посреди комнаты нарядная елка, под ней - подарки и пятилетний кудрявый мальчик. На "мартовской" странице день рождения: мальчик сидит за праздничным столом перед тортом с шестью зажженными свечками. Несколько страниц-месяцев посвящены папе с мальчиком: они катаются на лодке, они - на катке, на велосипедах. Я рассказываю сейчас об альбоме и вспоминаю, что когда впервые увидела эти "кадры", мечты о прошлом, то меня охватило чувство, граничащее с ужасом. Помню еще, что получив альбом-календарь от Юргенс по почте, Горенштейн сразу же сообщил мне об этом по телефону и добавил: "Она - родной человек".**
______________
* В настоящее время альбом находится у Дана, сына Горенштейна.
** В начале 2000 года Савва Кулиш ставил документальный фильм о жертвах Холокоста и заехал к Фридриху для интервью и съемок. Горенштейн тогда рассказал ему о себе и показал альбом. Режиссер заснял каждую страницу.
3. На пороге больших ожиданий
После окончания Горного института в 1955 году Горенштейн три года проработал инженером на шахте в Кривом Роге. "Я работал на руднике имени Розы Люксембург, - вспоминал он. - Во время аварии, чудом уцелев, я повредил ногу, и медкомиссия обязала начальство предоставить мне работу в конструкторском бюро или в управлении. Но поскольку начальство держало эти места для своих, мне предложили подать заявление об увольнении по собственному желанию. Так я оказался в Киеве с трудовой книжкой, но без работы"*.