— Баб, а шнурки в стакане? — спрашивает Гошка.
— Родители на зарубежной научной конференции, — отвечаю, — дома остался только один толстый черный шнурок, из таких, какие султан посылал виноватому паше, чтобы тот им удавился. Именно — я.
— А пожрать чего-нибудь? — вступает Стёшка.
— Для предвиденного стихийного бедствия приготовлены суп из красной чечевицы с луком и пряностями и соевый гуляш с картошкой под толстым слоем куркумы.
Восторженные вопли.
— Руки мыть немедленно! Предупреждение: супчик прямо из кастрюли не хавать, стальными вилками в сковородный тефлон не шкрябаться, вдвоем на один компьютер не наседать. Зря, что ли, я ноут завела?
Всё, моей научной деятельности пришёл полный конец. Пусть дочка сама переводит мою писанину на суконный язык и смывает следы моей личности, коли ей надо для отчета.
Пока ребятки оттирают грязные лапы под краном, чинно разливают варево по тарелкам и ковыряются в сковороде деревянными ложками, я осторожно выясняю:
— Вы что так рано и такие растерзанные?
— Сегодня дневники вечерникам пятаки начищали, — деловито объясняет Гошка. — Вот преподы и укоротили учебный день с большого перепугу.
Об этом обычае я наслышана. Не нужно, кстати полагать, что «вечерники» учатся в вечерней школе — и те, и другие в одинаковой мере гимназисты. Ритуальное мордобитие, раз в году спонтанно проводимое обоими отрядами, смертных и не очень, — отражение давней вражды между синеподкладочниками и белоподкладочниками.
— А на какой стороне вы воевали?
— На обеих, — ухмыляется Стёшка. — Разошлись для интереса.
— И что, на завтра родителей вызывают?
— Угу. Дед у себя?
— Спит, так что не очень шумите.
— Да он же днём как мертвяк!
Владик, с его видом вольноопределяющегося студента, не вызывает в них никакого пиетета. Более того, по моему недосмотру ему однажды случилось проснуться в позе йога, то бишь стоя строго вертикально на голове, среди всяких швабр и щеток. Еще раз близняшки умудрились заволочь его на антресоль «тёщиной комнаты» (такой большой двухъярусной кладовки), где Влад отлично выспался в обществе пустых чемоданов, подержанных ковровых дорожек и древнего электрического самовара. Поскольку я отправилась по магазинам, а оглоеды свалили на какую-то школярскую тусовку, пришлось ему планировать на пол ласточкой. Зато когда нужно произвести впечатление на учителей, он им сразу становится миленьким дедусенькой; хорошо, что подобные сборища организуются почти всегда в тёмное время суток. Фигурирует он, всеконечно, как юный дядя двояшек. Для близиру, как я говорю. Надо же соблюдать хоть видимость приличий!
Так вот. Однажды он явился туда прямо с боевого задания, в полном костюме, так что его приняли за второго Гаруна Тазиева, исследователя вулканических недр. Второй раз был в черном фраке с крахмальной манишкой и пластроном, и уж что там насчет него подумали, — не знаю. Что он по совместительству дирижер погребального оркестра? Еще однажды моя дочка смеха ради обрядила его метросексуалом: драная джинса и огромный алый шарф до самых ушей… В одном я точно уверена: держит он там всех учителей в страхе и трепете, особенно если учесть, что рабочие зубки у него хоть и небольшие, но выразительные. Как говорят, по когтю узнаешь льва, по клыку вампира.
Григорий и Степанида. Старые русские имена. Тот необъяснимый феномен, что истинные однояйцевые близнецы разнополы, приходится скрывать то на один, то на другой манер.
Вот еще и поэтому я не хочу пресловутого Владова бессмертия — факт они размножатся, а моих правнуков на меня же и навьючат. И праправнуков того же бешеного замеса.
Да уж. Сегодня они ставят на уши нас, завтра — весь мир, как сказал бы о них с похвалой А. Шикльгрубер.
Нет, вы не совсем меня поняли: их мать — просто девочка, которую я в тот эпохальный вечер оставила дома, и муж у нее, в общем-то, вполне человеческий. Просто веяния такие в воздухе, что ли. Сплошных оборотней и дампиренышей рожаем.
И насчет моего отказа от личного бессмертия вы не поняли тоже.
Понимаете, Владьке ведь человеческая кровь нужна, а не драконья какая-нибудь. Немного, ясное дело. Сто грамм в сутки для поднятия боевого духа. Так я и решила продержаться в человеческом виде, пока можно, — а это ещё лет по крайней мере сорок. Я старое просоленное корыто, чуток трещиноватое, в щёлки мусору понабилось, однако ведь меня поддерживают в очень хорошей форме. Мой лозунг: к шестидесяти пяти годам сохранить если не товарный вид, то хотя бы здоровье. И пусть так продолжится и далее!