Я вспомнил, как во Франции все были горды победой, но никому не приходило в голову презирать и унижать тех, кому пришлось провести несколько лет в плену. Страна по матерински принимала возвращенцев, стараясь, чтобы они как можно скорее могли забыть перенесенные страдания. Я знаю, что наш народ невозможно упрекнуть в бессердечии. Кто же сеет и разжигает эту нелепую ненависть к возвращенцам, в том числе к женщинам и детям, которых лихая судьба загнала на чужбину?
Я вытащил наши вещи из вагона, усадил на них жену с ребенком и побежал в барак. Я должен найти там место, хотя бы для маленького с матерью, сам я как нибудь переночевал бы и в поле. К моему удивлению, барак вовсе не был переполнен. Там находились только женщины с малыми ребятами. Они расположились прямо на полу — в бараке не было ни малейшего признака какой-либо мебели, не было даже нар. Что-ж… По крайней мере была, как сказал тот возвращенец, крыша над головой.
Я возвратился за женой и мы решили, переночевав в бараке, на утро принимать самые решительные меры к тому, чтобы вырваться из этого ада. Говорю: из ада, потому что даже лагерь, где мы проходили комиссию, теперь казался мне местом райского блаженства, в сравнении с этим загаженным полем, переполненным отчаявшимися людьми.
Уже первый час пребывания в бараке объяснил нам, почему там было просторно. Большинство предпочитало оставаться снаружи из-за боязни целых полчищ вшей, которые буквально заполонили барак.
Больших трудов стоило нам впоследствии избавиться от этих непременных спутников коммунизма.
Я узнал, что каждый день отходило по одному эшелону в Россию. Задача заключалась в том, что нужно было изловчиться попасть в этот эшелон. Это было настолько трудно, что множество народа находилось тут в поле уже около трех недель. День изо дня толпы осаждали подаваемые вагоны, но уехать удавалось только тем счастливчикам, которые обладали наибольшей напористостью, силой и сметкой. Множество людей уже отказалось от попыток уехать до той поры, пока, как говорили, «разгрузится транспорт».
Я решил сначала присмотреться, как происходит погрузка. Целый день я провел, расхаживая по загаженному, захламленному полю и наводя справки. Все отвечали мне одно и то же. Слаба была надежда, что мне удастся попасть в один из ближайших поездов с женой, крохотным ребенком и тяжелыми чемоданами. Но жить в поле и во вшивом бараке — эта перспектива мне никак не улыбалась. К тому же, с продовольствием дело обстояло катастрофически. Снабжения не было никакого; нужно было ходить по окрестностям и собирать в полях картошку и свеклу, которую местные жители не успели собрать. О хлебе не было и речи, равно как и о соли, — последнее было, пожалуй, еще хуже, чем отсутствие хлеба.
Я проявляю инициативу
Я должен был что-то придумать… С моим транспортом сюда прибыли и французы, переселяющиеся в Советский Союз. Я решил отыскать их и попытаться сообща что-нибудь предпринять. Нашел я их в полном унынии. Никто из них по русски не говорил, следовательно, они не могли ничего разузнать толком, а кроме того, происходящее здесь представлялось им совершенной загадкой. Они попросту не могли понять такого обращения с людьми.
Узнав, что я говорю по русски, они необыкновенно обрадовались. У них забрезжила надежда выбраться из этого гиблого места. Я был полезен для них своим знанием русского языка, а они мне — тем, что их было много. Такой группой можно было действовать несравненно успешнее, чем в одиночку.
Посоветовавшись, мы решили, что следует разыскать начальство, заведующее отправкой. Я немедленно отправился в разведку и узнал, что километрах в восьми есть деревня, в которой и гнездится это самое начальство. Тогда я взял с собой двух молодых французов и мы отправились в ту деревню. Попутная военная машина подобрала нас и довезла. Деревня представляла собой развалины. Шофер указал нам один дом, который был еще более или менее цел. У дверей этого дома стоял часовой, к которому я и обратился. Я заявил, что мы французы и у нас срочное дело. Часовой впустил нас. В довольно просторной комнате сидели офицеры за письменными столами. Один из офицеров обратился к нам неожиданно вежливо:
— Вам что угодно?
Мы объяснили ему наше дело, он выслушал внимательно. Он никак не ожидал, что, вот, могут появиться иностранцы, едущие в Советский Союз и натыкающиеся на такой, мягко выражаясь, беспорядок… Офицер не успел еще ничего ответить нам, когда в комнату вошел старший в чине, и находившиеся здесь вскочили и вытянулись. Вошедший спросил, кто мы и что мы тут делаем. Офицер, с которым я разговаривал, доложил начальнику наше дело. Тот посмотрел на нас и, уже обращаясь прямо ко мне, осведомился: