— А по каким ты делам приехал в Москву?
— Я ведь французский гражданин, но это нужно еще доказать. Я списался с матерью — она живет во Франции. Мать прислала в посольство все нужные документы, и вот, я приехал сюда, чтобы справиться, могу ли я теперь получить визу на возвращение.
— Ну, и что же?
Ясинский сказал, что дело, видимо, затягивается надолго, и я посоветовал ему оставаться в Москве, попросив посольство оказать ему покровительство, ибо возвращение в колхоз едва ли будет способствовать тому, что его жене с дочерью позволят последовать за ним во Францию. Я говорил так потому, что у самого меня не оставалось никакой надежды забрать свою семью во Францию. Как бы то ни было, Ясинский в тот день остался у меня, мы пообедали в «забегаловке», потом он побывал у меня дома, мы потолковали по душам. Моя жена тоже уговаривала его не ехать в колхоз. У нее, бедняжки, перспективы были тоже безрадостные…
Ясинский все-таки возвратился в свой колхоз и больше я о нем ничего не слыхал. О встрече с ним я написал своей матери во Францию, а мать в свою очередь сообщила матери Ясинского. Но скудным и печальным было это сообщение.
Давать хлеб голодным строго воспрещается
Я продолжал работать во французском посольстве, всячески стараясь добиться разрешения моей жене с дочкой последовать за мной в свободный мир. По этой причине, я медлил подавать прошение о выездной визе. Ведь виза выдавалась на короткое время, я боялся, что мне придется уехать, так и не выхлопотав разрешения взять с собой семью.
Неопределенность положения тяготила нас ужасно. Правда, мы не нуждались, так как у меня была продуктовая карточка, по которой в продовольственном магазине для дипломатических служащих я покупал продукты. Опишу попутно, как снабжали дипломатических служащих. Существовало три категории. В первой находился только сам посол и, кажется, один посольский советник. По первой категории можно было приобретать в два раза больше продуктов, чем по второй, в которой находились все официальные служащие посольства. По этой категории выдавалось, опять-таки вдвое больше, чем по третьей, доставшейся на мою долю. По своей карточке я имел право купить пятнадцать килограммов белого хлеба, пять килограммов муки, два с половиной кило сахара, три кило жиров и еще другие продукты. Раз в неделю, по предварительной записи, можно было купить фруктов.
Всего этого мне с семьей было достаточно; к то муже я получал провизию из французской репатриационной миссии.
Ходить за покупками в дипломатический магазин было чрезвычайно неприятно. У входа всегда стояли ребятишки, с завистью смотревшие на выходящих из магазина людей, несущих полные сумки продуктов. Несколько раз, выходя из магазина, я давал каравай хлеба какому-нибудь ребенку, выглядевшему особенно жалким и истощенным. Но однажды торчавший там милиционер сделал мне замечание и тут-же стал разгонять собравшихся возле дверей магазина голодных детей.
Я стал спорить с милиционером — и получил ответ, что — мол, все это жулики и воры, которых жалеть нечего! На это я, не стерпев, ответил, что я слыхал, что в Советском Союзе жуликов и воров нет.
Милиционер ничего мне на это не сказал и отвернулся. После этого оказалось, что он подал рапорт по начальству, указав при этом номер моей машины. В посольство пришла официальная бумага с напоминанием, что не должно быть никакого общения с беспризорными. Советские власти рекомендовали каждый раз заявлять в милицию, если кто-нибудь будет приставать с просьбами к служащим иностранных представительств.
Об этом сообщил мне консул и попросил в следующий раз не давать просящим хлеба, так как из-за этого грозят возникнуть большие неприятности, могущие повредить успеху хлопот о выездной визе для моей жены.
Я видел, как неприятно было консулу говорить мне о таких вещах, и понял, что в будущем нужно будет давать хлеб незаметным образом, тайком от милицейских.
Да, в то время советские люди даже в Москве не могли досыта поесть (мои ейские родственники ошибались, говоря о столице как о месте всеобщего изобилия!) — и тем не менее, я нигде не видел очередей за хлебом. Это меня необыкновенно поразило. Дело объяснилось очень просто: очереди были запрещены.
Придя в магазин и видя, что там уже много народу (в магазине не должно было находиться одновременно больше десяти человек), люди занимали очередь, уходили и возвращались через некоторое время. Как исключение, в некоторых магазинах можно было стоять в очереди, но — во дворе, так, чтобы не было видно с улицы.