И чьи-то руки взрослые
Его держали сзади.
И плакал он, растерянный,
«Пустите, Бога ради».
Когда ж заря несмелая
Затеплилась в туманах,
Продрогший шел он по полю
В одних кальсонах рваных.
Собаки где-то лаяли
За отдалённым садом.
Красноармеец заспанный,
Зевая, плёлся рядом.
«Приказано расстреливать.
Ну, что ж, и это дело».
Над горизонтом розовым
Всё небо розовело.
«Ты, что ж, в пехоте мучался?
В пехоте дело скверно.
В бой ходи, как нанятый,
Ухлопают, наверно.
А день-то будет чистенький,
Вот небо — золотое.
К весне погодка движется.
Эх, не было бы боя…».
Солдат окурок выплюнул.
«Ну, что же, становися».
По горизонту алому
Огни, огни лилися.
Вставал, пылая гривою,
Лик солнца красно-медный.
Под мокрою берёзкою
Он стал прозябший, бледный.
Втянул он в плечи голову,
Согнул покорно спину.
Красноармеец дернулся
Затвором карабина.
И вот в затылок стриженый
Легко уперлось дуло.
И что-то сзади вспыхнуло,
Ударило, рвануло.
С улыбкою застенчивой
Без крика и без стона,
Он лег под мокрым деревом
В нештопанных кальсонах.
Заснул в калачик согнутый,
Расстрелянный кадетик.
Бай — бай — бай, мой маленький,
Бай — бай — бай, мой светик.
«Мы к этому дому, и к этой постели…»[90]
Мы к этому дому, и к этой постели,
И к этому миру привыкнуть успели.
А было — ведь было! — совсем по-иному:
Ни этого мира, ни этого дома,
И было чернее, но чище и шире
В том странно-забытом, дожизненном мире.
Боимся мы смерти, грустим о потере,
И всё же влечемся к таинственной двери,
И всё же тоскуем о странной отчизне,
О странно-забытой, дожизненной жизни…
Но дверь отворилась, взошли на крыльцо,
Нам черное чистое дышит в лицо.
«Не напрасно загорелось золотое…»[91]
Не напрасно загорелось золотое,
Золотое, что мы жизнью называем:
Эти сосны, освеженные зарею,
Это облако с порозовевшим краем.
Эти ведра у колодца, с легким плеском,
С мягким плеском рассыпающие воду,
Гул трамвая за соседним перелеском,
Отдаленный перезвон по небосводу.
Из-за четкого вечернего покоя,
Из-за тучки над колодцем тонкошеим,
Из-за жизни наплывает золотое,
Золотое, что назвать мы не умеем.
«Я почему-то должен рассказать о том…»[92]
Я почему-то должен рассказать о том,
Что за окном — хорошая погода,
Что светло-сер сегодня за окном
Покатый купол небосвода.
Что косо освещен соседний дом,
На крыше кот уселся рыжий.
Мне почему-то надо рассказать о том,
Что я живу и крышу эту вижу.
«Этот мир, где Пушкин и Шекспир…»[93]
Этот мир, где Пушкин и Шекспир,
Где зубная боль и поцелуи,
Где сижу я, удивленный, и слежу я,
Этот странный, этот четкий мир…
Сам в себе, как в театральной ложе,
С каждым днем внимательней и строже,
Я слежу. — Сравнительно большой
Проплывает мир передо мной.
Проплывает отрочеством дальним
(Лодка над рекою и купальня),
Проплывает поцелуем у ворот
(Очень близкая щека и рот),
И войною девятнадцатого года
(На рассвете — рокот пушек по шоссе),
Папиросою ночного перехода,
Конской гривою в росе.
Проплывает этим садом и окном,
Лампою над письменным столом,
Этим стулом проплывает, торжествуя,
Где сижу я, удивленный, и слежу я.
Сам в себе, как в ложе театральной,
С каждым днем и строже и печальней,
С каждым днем и чище и нежней, —
Из прозрачной глубины моей.
«Я доверьем горд несравненным…»[94]
Я доверьем горд несравненным:
Чья-то строящая любовь
Мне вручила клочок вселенной —
Эти звезды и эту кровь.
Сам себе я дан без условий,
Лишь один завет берегу:
Из порученных звезд и крови
Сделать лучшее, что смогу.
Сделать лучшее, что сумею,
На свой собственный риск. — И вновь
В руки прежние, холодея,
Возвратить и звезды, и кровь.
«Удалось однажды родиться…»[95]
Удалось однажды родиться.
Обещали: жизнь впереди.
От надежд голова кружится.
Сколько силы в плечах, груди.
Вот и юность. — Теперь уже скоро.
Вот и старость. — Где же? Когда?
За окном: решетка забора,
Телефонные провода.
Это всё? — Конечно, до гроба.
Это жизнь? — А что же? — Она.
Значит, это лишь так, для пробы.
Значит, будет еще одна.
«В единственном, но далеко не настоящем мире…»[96]
В единственном, но далеко не настоящем мире
Оранжев был закат.
В весело-алых сандалетах по квартире
Она прошла, и не придет назад.
Сижу, курю и жду. Закат вздымается всё шире.
Лишь через много лет
В несуществующем, но настоящем мире
Я развяжу завязки сандалет.
вернуться
«Мы к этому дому, и к этой постели…». Вторая, более поздняя редакций произведения. Печатается по тексту: Новый журнал (Нью-Йорк). 1952. Кн. XXXI. С. 315. Ранняя редакция, опубликованная в газете «Таллинский русский голос» (1932. 18 дек. № 6. С. 5):
вернуться
«Не напрасно загорелось золотое…» Вторая редакция стихотворения. Печатается по тексту: Грани. 1953. № 2. С. 55. Ранняя редакция, опубликованная в газете «Таллинский русский голос» (1934. 27 янв. № 64. С. 3; подписана — К. Г.):
вернуться
«Я почему-то должен рассказать о том…» Печатается по тексту первопубликации: Новь. Сб. 6. 1934. С. 12. Позже К. К. Гершельман внес одно небольшое исправление в текст — во вторую строку стихотворения;
вернуться
«Этот мир, где Пушкин и Шекспир…» Печатается по тексту первопубликации: Новь. Сб. 6. 1934. С. 12–13. При последующих публикациях в текст внесено исправление в последней строке третьей строфы:
вернуться
«Я доверьем горд несравненным…» Печатается по тексту первопубликации: Новь. Сб. 6. 1934. С. 13. Другие публикации: Грани. 1953 № 20. С. 56; SLL. С. 141–142. Дословный перевод на английский Pachmuss Т. Russian Literature… P. 148.
вернуться
«Удалось однажды родиться…» Печатается по тексту первопубликации: Новь. Сб. 7. 1934. С. 5. Другие публикации: Якорь. Антология зарубежной поэзии / Сост. Г. В. Адамович и М. Л. Кантор. [Берлин: ] Петрополис, 1936. С. 216; Новый журнал. 1952. Кн. XXXI. С. 313–314; На Западе. С. 277; Чтец-декламатор. С. 82; Радуга. 1993. № 9. С. 26; «Мы жили тогда на планете другой…». Кн. 2. С. 232; Вернуться в Россию — стихами. С. 154; Русская эмиграция и русские писатели Эстонии 1918–1940. С. 168–169. Перевод (дословный) на англ. язык:.Pachmuss Т. Russian Literature… P. 149.
К.К. Гершельман относил это стихотворение к числу наиболее ему удавшихся. Когда Ю. П. Иваск обратился к К. К. Гершельману с просьбой сообщить, что тот хотел бы включить из своих стихов в готовившуюся к печати антологию русской зарубежной поэзии «На Западе», то последний ответил в письме от 15 октября 1951 г., что вторым — после «Итак мы живем, господа…» — он поместил бы именно это стихотворение. Письма К. К. Гершельмана к Ю. П. Иваску хранятся в Отделе редких книг и рукописей Йельского университета (США).
вернуться
«В единственном, но далеко не настоящем мире…» Печатается по тексту первопубликации: Новь. Сб. 7/1934. С.5. Другая публикация: SLL. 139. В хранящемся в архиве К. К. Гершельмана машинописном тексте автором сделаны небольшие исправления, совпадающие с текстом SLL. Первая строка первой строфы: