– Сегодня утром купил, – сказал он. Чек был из огромного магазина туристических товаров Brantley’s. Стоила эта дождевая куртка цвета авокадо ровно восемьдесят долларов. Он заплатил за нее наличными в 9:37 утра.
– Ты купил новую куртку, зная, что хочешь спрыгнуть с моста? – неожиданно для себя спросила она. Она могла и, наверное, должна была сформулировать вопрос иначе или вообще оставить эту тему. Она не хотела его обидеть, но его, оказалось, обидеть не так легко. Если бы он встретился ей в любой другой день, она бы прокомментировала его способность сохранять спокойствие – казалось, он никогда ни о чем не волновался. Просто сидел в забегаловке за чашечкой кофе. В обычной байковой рубашке в крупную красно-черную клетку, вполне подходящей для сбора яблок, новая куртка висела на спинке стула, ботинки намокли, но высохнут. Все в конце концов высыхает. Все хорошо. Расслабиться. Расправить плечи.
– Куртку я купил утром. На мосту – что было, то и было. А это – здесь и сейчас, – сказал он так, будто другого ответа и быть не могло. Его миролюбивый вид успокаивал ее, ей хотелось сохранить это чувство, накрыть его стаканчиком.
– Итак, твоя семья из Клементины, а сам ты – нет?
– Я там родился.
– А с семьей совсем не общаешься? Нет желания с ними поговорить?
– Сейчас – нет.
– О’кей. Можно, спрошу, сколько тебе лет?
– Можно, я спрошу, сколько лет тебе? – Он поднял бровь.
– О’кей. Не хочешь говорить. Тогда скажи: хочешь еще кофе? Могу заказать тебе добавку, я тоже выпью, – предложила она, взяв его стаканчик, где оставалась еще половина кофе.
– Конечно. Спасибо.
Оказавшись у прилавка, спиной к нему, она пощупала свой карман, удостоверившись, что листки из его куртки были на месте. Она наполнила стаканчики, совершила ритуальные действия у стойки с добавками, отдала ему кофе. Без молока. Ее прежнее беспокойство улетучилось, ей хотелось сложить ладони рупором и сказать «вернись» на беспокойный кораблик, потому что так было правильно. Ей «следовало» беспокоиться. Неужели она «настолько» одинока? У нее приличная работа, хороший дом, кошки, родители, брат с невесткой и куча родных и друзей в списке контактов. У нее Айша и шкаф с продуктами – от этого ей было лучше и спокойнее за мир. Когда ушло беспокойство, она ощутила себя безрассудной, и от этого чувства безрассудство только росло, приводя ее к самому страшному, самому захватывающему – к ощущению свободы.
– Мне сорок, – сев напротив, сказала она.
– Мне тридцать один, – сказал он. Долой еще одну одежку.
Талли под столом теребила в кармане сложенные листки, ею завладело чувство вины за то, что стащила их. Нужно вернуть их, это не ее дело.
– Ух, какой молодой! – сказала она. Жизнерадостно сказала. Пусть ему передастся. Она исходила желанием познакомиться с ним ближе, распутать то, чем там так туго стянуто его сердце. Мост был ей небезразличен. Как бы там ни было, ему есть ради чего жить. Пусть разобщенная, но у него в Клементине семья. Сам он показался ей умным и интересным. Она из кожи вон лезла, чтобы каждому обеспечить кредит доверия.
– Чувствую себя старым, – сказал он.
– Я тоже иногда.
– Зачем ты меня остановила? – спросил он. В глазах неизбывная печаль. Как будто на них упала тень. Молящие глаза. Как у Христа в терновом венце на картине, написанной маслом.
– Ты мне не безразличен. Я не хочу, чтобы ты умер. Я… так рада, что ты не прыгнул.
Он снял со стаканчика крышку, подул на кофе. Отпил, поставил стаканчик, взглянул на нее.
– Ну от тебя было столько шума, я, черт возьми, думать не мог.
Это было так неожиданно, что Талли залилась румянцем и рассмеялась, закрыв лицо руками. Вуаля! Она знала, что препятствия на пути к самоубийству иногда и есть то, что отделяет жизнь от смерти. Она читала о том, как резко упал уровень самоубийств в Великобритании в результате простой замены в домашних плитах коксового газа на природный, так как нередко самоубийство сводится к вопросу доступности. Она порадовалась, что «шумела», черт возьми, не зря – сработало. Она припомнила свой благонамеренный, но задуманный наспех сеанс терапии, затрапезные методы спасения и чуть не поперхнулась.
– Осторожнее, а то все расплескаешь, – сказал он. Почувствовав, что успокоилась, она сквозь растопыренные пальцы посмотрела на него – он как ни в чем не бывало пил кофе, будто ничего не говорил.