— Дурак, — резко бросила Гризелла. — И ты тоже, Бирнир, коли не остановил его.
— В последние дни было так тепло, что на солнечных склонах даже подтаял снег, — сказал Бирнир, оправдываясь. — И мы утратили осторожность.
Он посмотрел на Бьерна, как бы спрашивая, способен ли он продолжить рассказ. Тот кивнул и отпустил плечо друга. Заговорил он, все еще глядя себе под ноги, голос его звучал глухо, но теперь слова можно было разобрать.
— Стадо объело весь мох и пошло дальше на север, и мы последовали за ним. И забрели слишком далеко. Олени внезапно исчезли, будто провалились сквозь землю, и мы не могли учуять их следов. Это было так странно, что мы с Сердитым провели там половину утра, обнюхивая каждую кочку, а когда все же подняли головы к небу, обнаружили, что, хотя давно должен был быть полдень, солнце едва показалось над горизонтом. А потом и вовсе скрылось, затянутое плотными черными тучами.
— Край вечной ночи, — прошептал Боррок, а Гризелла повторила:
— Ты дурак, если пошел дальше.
Бьерн мотнул головой.
— Мы помчались оттуда что было сил, как только поняли, где оказались. Но трудно долго бежать, если ты голоден. Не только олени пропали — вдруг перевелась вся дичь, даже мыши, которые там обычно кишмя кишат. Стало очень холодно. Пошел снег, густой, тяжелый, так что ни зги не было видно. А потом мы почуяли, что нас преследуют. Темные сумерки сменились ночью, расстояние все сокращалось, и, наконец, стало ясно, что за нами идет стадо, которое мы потеряли, но пахло оно теперь не мясом и теплой кровью, а замерзшей мертвечиной. Олени были покрыты инеем, так, что почти светились в темноте, а на них верхом сидели белые тени. Множество белых теней.
Тут он снова затрясся и сполз на землю, обхватив себя руками в попытке согреться. Продолжил рассказ Бирнир:
— Мы с Жестким шли на побережье и были уже довольно далеко, когда мне приснился сон, полный мрака. Жесткого и Сердитого мы с Бьерном когда-то нашли в одной берлоге, и нам с тех пор часто снятся разделенные сны. Мы тотчас повернули обратно. Правда, теперь я думаю, мы ничем не смогли бы помочь, если бы белые тени захотели нас преследовать. Но они убили Сердитого и отстали. А в Клыках Мороза мы снова увидели солнце.
— Мертвые олени пропороли ему брюхо рогами, — голос Бьерна был полон боли, — а их всадники смотрели на это и переговаривались, будто лед трещал. Я умирал вместе с ним. Я бы не заметил собственной смерти, если бы Бирнир не вытащил меня оттуда. А Сердитый… внутренности у него болтались под брюхом, но глаза загорелись синим огнем, и он встал. Я не знаю, как я… как мы смогли оттуда сбежать.
Он запнулся и замолчал, и Бирнир сел с ним рядом, обнимая за плечи. Оборотни тоже молчали. Всем явно было не по себе. Потом Орелл пробормотал, глядя куда-то в темноту между чардрев:
— Плохо дело. И ладно бы зимой, но ведь лето в разгаре!
— Зря вы туда вообще сунулись, — вступил Боррок. — Говорят же — не буди лиха!
— Может, они дальше и не полезут… хотя бы, пока тепло.
— Лето когда-нибудь кончится, — сказал Хаггон, — и, похоже, скорее, чем мы думаем. Никто не знает, холод ли приводит за собой белые тени, или тени вызывают холод. В любом случае, мы, по крайней мере, предупреждены. Только вот что делать с этим предупреждением?
Лианна слушала рассказ медведей-оборотней, как одну из страшных сказок старой Нэн: про Иных, зловещих всадников, скакавших на мертвых лошадях и питавшихся человеческой кровью. «Это все небылицы, — говорил мейстер Валис, когда дети, наслушавшись этих историй, бежали к нему. — Иных никто не видел уже много тысяч лет, и, скорее всего, они были просто людьми, одним из древних одичалых племен, прославившимся своей жестокостью».
Но в лицах окружающих ее людей, обычно суровых и сильных, ясно читались тревога и непритворный страх.
— Я не понимаю, — громко спросила Лианна, — что это за белые тени?
Оборотни уставились на нее, будто она сморозила страшную глупость.
— Южанка, — снова презрительно процедил Боррок. — Огородились эти южане своей Стеной и знать ничего не знают.
Лианна разозлилась.
— Я уже давно живу по вашу сторону Стены. И если чего-то не знаю, то хочу узнать.
— Ты никогда не слышала про Белых Ходоков? — спросил Хаггон.
— Иных?
Он был так хмур и серьезен, что тьма вокруг сразу будто стала еще неуютнее, а костер ниже и тусклее. Лианна поежилась.
— У нас… К югу от Стены рассказывают легенды о Долгой Ночи, в которой они появились, и о Рассветной Битве, в которой были побеждены. Мой предок Брандон Старк, прозванный Строителем, тогда построил Стену для защиты от них. Но это было восемь тысяч лет назад. Я думала, они все давно уже умерли.
Гризелла фыркнула. Хаггон покачал головой.
— Они не умерли, и неизвестно, способны ли вообще умереть. Ваша Стена защищает вас слишком хорошо, так, что вы все забыли. Нам же здесь не дано забыть. В темные и долгие зимние ночи в деревнях жители собираются под одной крышей и жгут костры, чтобы отогнать холод и мрак. И мы всегда сжигаем своих покойников, чтобы белые тени их не подняли как своих слуг. Но одиноким охотникам, бывает, не везет. И даже мы не знали, что они могут появиться, пока не кончилось лето.
— И что их там так много, да защитят нас боги, — простонал Бьерн.
— Боги защищают тех, кто сам заботится о себе, — возразил Орелл.
— И что ты предлагаешь? — спросила Гризелла.
— Раз поклонщики прячутся за Стеной, то и мы сможем за ней укрыться. Переберемся через нее на ту сторону, и все дела.
— И тебя там сразу сцапают вороны и отправят прямиком во вторую жизнь. А если поймут, что ты оборотень, то и второй жизни не будет — убьют тебя с твоим орлом вместе.
— И еще хорошо, — вставил Боррок, — что ты через Стену сможешь перелезть, а твой орел — перелететь. А что делать тем, у кого звери не лазают по отвесным ледяным скалам?
— Спустись в Теснину и обойди Сумеречную Башню вдоль Молочной реки, если твой кабан на это способен. Или возьми лодку и переплыви с ним Тюлений залив. Наши предки так делали веками.
— И сколько из них попадало в лапы к воронам?
Орелл пожал плечами.
— Если наш выбор — ходоки или вороны, то я предпочту вторых. По крайней мере, перед смертью я убью стольких, сколько смогу.
В памяти Лианны всплыла картина: мужчина в черном плаще захлебывается кровью, а из груди у него торчит кончик Тормундова меча. Лицо мужчины за годы забылось, но теперь она вдруг обнаружила в нем черты Манса, каким она увидела его, когда Тормунд приволок его к ней раненого: длинный тонкий нос и резко выступающие скулы, обтянутые бледной до синюшности кожей, темная щетина на подбородке и почти невидимые побелевшие губы. Тогда она на какой-то миг решила, что его уже не спасти.
— Ночной Дозор создавался, чтобы защитить мир от Иных, — заговорила она, сцепив от волнения пальцы так, что хрустнули костяшки. — Раз они снова вернулись, дозорные должны узнать об этом. Тогда они пропустят нас.
Первым захохотал Орелл, неприятным визгливым смехом. Потом к нему добавился басовитый хохоток Боррока, хмыканье Гризеллы и истерические полусмешки-полувсхлипы Бьерна. Остальные тоже загоготали, радуясь возможности стряхнуть с себя гнетущее чувство, овладевшее всеми после рассказа медведей-оборотней. Даже молчаливый ученик Хаггона усмехался.
— Пропустят, — закивал Орелл, отсмеявшись. — Только сначала отделят головы от тел. Чтоб удобнее было идти! — и он снова разразился нервным хохотом.
Обескураженная Лианна замолчала.
— Если бы у нас был король, — проговорила Гризелла почти мечтательно. — Если бы был жив Джорамун, что сражался с самим Королем Ночи, или Баэль Бард, мы бы смогли пробиться за Стену и заставить поклонщиков нас принять. Или перебили бы их всех.
— Среди нас немало храбрых воинов, — задумчиво произнес Хаггон. — Тормунд Великанья Смерть водит большой отряд. Великий Морж в почете у племен Стылого берега. Девин Шкуродел глава могущественного клана. Вождя теннов его люди почитают, как бога. Нужно донести до каждого из них весть о нашей общей беде. Пусть соберутся меж собой и выберут сильнейшего — короля, за которым пойдет весь вольный народ. И у нас будет надежда на спасение.