Джон закусил губу. Он не вынимал Черное Пламя из ножен с самой смерти Игритт, предпочитая свой старый маленький меч, подаренный Лианной, и до сих пор безымянный. Иногда Джону даже хотелось выбросить проклятый фамильный клинок, отведавший крови его любимой. И хотя он понимал, что к этому мгновению она была уже мертва, и меч рассек лишь ее тело, убив захватившего его оборотня, легче Джону от этого не становилось. Поэтому он лишь мотнул головой, оставив вопрос старого приятеля без ответа.
— А где Игритт? — спохватился Торегг, будто почувствовав его мысли. — Вы же вместе уходили?
— Умерла.
Улыбавшийся Торегг посмурнел лицом.
— Ходоки, да?
Джон коротко кивнул. Он собирался рассказать все, как было, Лианне и Мансу, и чувствовал, что у него просто не останется на это сил, если придется повторять страшный рассказ несколько раз.
— Манс здесь? — спросил он вместо этого. — И моя мать?
Торегг отступил на шаг и заморгал.
— Так ты ничего не знаешь.
— Что я не знаю? — Джон почувствовал неладное. — Что здесь произошло?
Торегг сглотнул, так что кадык под короткой рыжей бородой заходил вверх-вниз, и дернул Джона за куртку.
— Пойдем. К отцу. Он расскажет.
2.
Солнце еще не успело слишком сместиться к западу, когда Джон уже сидел в шатре Тормунда, пил перебродившее козье молоко из старого кожаного меха, кислое и комковатое, и слушал рассказ о разгроме армии Манса.
— Он велел нам ждать за Стеной, — проворчал Тормунд, заканчивая свой рассказ, забрал у Джона мех, отхлебнул и вытер рот. — Мы и ждали, как дураки, пока вдруг эти проклятые ворота не захлопнулись прямо у нас перед носом. Чуяло мое сердце, зря Манс велел их починить. А когда мы попробовали снова их выломать, наверху, откуда ни возьмись, возникли эти черные ублюдки — вороны, и стали обстреливать нас из луков и поливать кипящим маслом. Я троих парней потерял. Пришлось отступить сюда.
— Так, значит, ты не знаешь, что с Мансом, — произнес Джон. Он помнил Манса отважным и находчивым, всегда способным найти выход из любой ситуации, и просто не мог представить себе его побежденным. И с ним было огромное войско, тысячи вольных людей, неужели они все погибли?.. И мать. Подумав о ней, Джон сжал кулаки. Только мысль о том, что у него остались дорогие ему люди, и он им нужен, поддерживала его по пути к Стене. Если же они все погибли… Джон вспомнил, что Призрак накануне вел себя странно. Он то срывался с места и убегал далеко в лес, то возвращался, но не позволял Джону до себя дотронуться. А потом уселся на прогалине, там, где между заснеженных ветвей виднелось низкое седое небо, и беззвучно завыл. Им пришлось остановиться на привал раньше обычного, так как лютоволк категорически отказывался идти дальше. И только под утро Джон почувствовал рядом с собой теплый меховой бок и прижался к нему. Тогда его пронзило нехорошее предчувствие, и теперь он не сомневался — Призрак оплакивал свою мать. Или обеих их матерей?..
Тормунд мотнул косматой головой.
— Не знаю. Но догадываюсь. Если бы он был жив, то проломил бы эти ворота голыми руками. Или подкопался бы под их проклятую Стену. В общем, сделал бы хоть что-то, чтобы эти черные ублюдки не расхаживали бы там и не обстреливали бы нас каждый раз, как мы высовываемся из леса. Хар-р-р! — он сплюнул. — Я совсем не такой умный, как он, и не знаю, что мне теперь делать. За Стену нам не прорваться, а отступать некуда.
— Ходоки близко? — С ночи гибели Игритт Джон и Бенджен не сталкивались с упырями, но ощущение надвигающейся опасности сопровождало их на всем протяжении пути.
Тормунд уныло кивнул. Былая жизнерадостность, казалось, его оставила.
— По ночам мы видим, как они двигаются за пределами наших костров. Они не нападают, но каждую ночь их становится все больше. В любой момент они просто сомнут нас числом.
Тут он вдруг прищурился и остро глянул на Джона.
— Тебя они тоже потрепали. Жаль Игритт. Какая была девка! Я думал, ты ее украдешь.
— Все было гораздо хуже, — признался Джон. Слова резали горло, словно остро заточенные ножи, но ему нужно было выговориться, а Тормунд, как никто другой, заслуживал знать правду. И старый балагур выслушал его серьезно и не перебивая, лишь рука, поглаживавшая длинную бороду, дернулась, сжимаясь в кулак, когда он услышал о том, что сотворил Варамир.
— Покажи меч, — просто сказал он, когда рассказ был окончен, и Джон нехотя вытащил Черное Пламя из ножен. Даже здесь, в темном и дымном шатре, на земле, покрытой старыми тряпками, меч был прекрасен, так что Джон вновь невольно залюбовался совершенством его формы, несмотря на то, что в темных разводах на клинке ему все еще чудились потеки крови Игритт.
— Красивый, — изрек Тормунд, разглядывая меч. — И острый, да?
— Очень, — выдавил из себя Джон. Тормунд вдруг подался вперед, схватил Джона за плечо и дернул на себя.
— Вот что, парень. Ты сделал то, что должен был сделать. Ты думаешь, ей самой хотелось бы, чтобы в ее теле поселился этот гаденыш Варамир? Ее смерть — его рук дело, не твоих. Мы — свободные люди, и после смерти хотим остаться свободными. Мы сжигаем своих мертвецов, чтобы никто не мог использовать их тела. А меч — всего только оружие. Хорошо, когда он острый, и с его помощью ты можешь защитить себя и убить как можно больше врагов.
— Я знаю.
Тормунд разжал медвежью хватку, и Джон потер плечо.
— Я был уверен, что это — не просто меч, — сказал он со вздохом. — Это фамильный клинок Таргариенов, и бог, что дал его мне, намекал на то, что он обладает силой, способной сразить Иных. А оказалось, что это неправда.
— А ты дрался с самими Иными и выжил? — Тормунд нахмурился. Его удивление было понятно: это упырей — поднявшихся мертвецов — можно было отогнать огнем, или сбежать, если умеешь быстро бегать. Но никто из тех, кто сталкивался с их создателями, не вернулся обратно живым.
Джон покачал головой.
— Нет. Но против упырей — это просто меч. Легче и острее обычных, и лучше сбалансирован, разве что.
— Острый длинный меч — уже сила против врагов, — проворчал Тормунд, и в его словах был здравый смысл. — Он хоть немного повысит нашу удачу, когда все эти мертвецы вокруг нас решат пойти в наступление. А вороны будут смотреть на это со своей Стены и даже не подумают нам помочь. Разве что добьют.
Он вновь погладил бороду, а потом произнес небрежно, будто только что вспомнив:
— Кстати, парень. С тобой ведь уходил твой дядя. Где он?
— Вернулся к своим.
— Жаль. — Тормунд сплюнул. — Он ведь у ворон Первый разведчик. Мы могли бы поторговаться с ними, будь он у нас.
Джон представил себе, как бы это происходило, и обрадовался, что Бенджен простился с ним загодя. Пусть он был вороной, но они были родственниками, и Джон успел к нему привязаться.
— Есть и другой выход, — сказал он. — Завтра я пойду к воротам и попрошу, чтобы нас пропустили. Если мы сложим оружие, то черные братья не станут на нас нападать. И смогут убедить Роберта Баратеона позволить нам жить под защитой Стены. — По крайней мере, он очень рассчитывал, что Бенджен их сможет на это уговорить. — Нам нужно продержаться только еще одну ночь.
3.
Когда солнце скрыли тяжелые свинцовые тучи, поднявшиеся из-за верхушек деревьев, и стали сгущаться сумерки, вокруг маленького лагеря развели костры. Пошел снег, и люди суетились, собирая возле каждого костра валежник, чтобы было чем поддерживать живительный огонь на протяжении ночи. Джон с фамильным клинком в руке стоял у самого края образовавшегося огненного кольца и вглядывался в темноту за его пределами, гадая, хватит ли им этой защиты. Яркое пламя мешало различать детали, но в близлежащем лесу за рваными хлопьями поднявшейся метели ему мерещилось какое-то движение.
Джон посмотрел на юг. Сквозь снег слабо, на грани видимости, мерцали огоньки факелов дозорных наверху Стены. Не исключено, что там сейчас был и его дядя Бенджен. Джон представил, как дядя, завернувшись в черный плащ и положив руку на эфес меча, смотрит на север, может быть, прямо сюда, на их лагерь. Это странным образом успокаивало, пусть вольный народ и Ночной Дозор и были давними врагами. Главное, что там, на Стене, была жизнь, находились живые люди. Джон попробовал пересчитать факелы, чтобы прикинуть число дозорных, но снег усилился, и темнота за ним стала почти непроглядной. И тогда пришли мертвецы.