Только заметив характерный бабушкин взгляд, я понимаю, что опять принялась рассматривать ладони в поисках ползущих высыпаний – повреждений на коже, которые называются синдромом «блуждающей личинки». От того, как она закатывает глаза, кружится голова. Я уверена, что я от нее это унаследовала.
– Анкилостома, – робко говорю я.
– Сделай всем одолжение, о ужасная, – возмущается бабушка, – держись подальше от отцовских медицинских журналов.
И хотя со смерти бабушки прошло уже больше трех лет, являться мне она начала только два года назад. Всего через несколько дней после маминой гибели я вытащила из шкафа старый «Зингер», бабушкину швейную машинку, и как только я ее подключила и в комнате зазвучало знакомое сердцебиение колибри, она оказалась на стуле рядом со мной, с булавками во рту, как и раньше, и сказала: «Строчка зигзагом – последний писк моды. Кромка будет просто гламурная. Вот погоди, сама увидишь».
Мы шили вместе. И вместе охотились за удачей: искали четырехлистный клевер, птичек из морского ежа, красные отполированные морем стекляшки, облака в форме сердечек, первые весенние нарциссы, божьих коровок, дам в шляпах не по размеру. «Лучше ставить на всех лошадей сразу», – говорила она. «Загадывай желание, быстро», – говорила она. И я ставила. Я загадывала. Я была ее ученицей. И это до сих пор так.
– Вон они, – говорю я бабушке, и сердце начинает колотиться в груди в предвкушении прыжка.
Ноа и Хезер стоят на краю обрыва, смотрят на пенистые волны. Он в плавках, она в длинном синем плаще. Хезер отличный доносчик, потому что она постоянно находится неподалеку от моего брата. Она ему как животное-хранитель, ласковое странноватое существо не от мира сего, и я не сомневаюсь, что у нее где-то есть целый сундук с пыльцой фей. Мы с ней уже довольно давно вступили в тайный сговор, сверхзадача которого – не дать Ноа утопиться. Единственная проблема в том, что Хезер сама в спасатели не годится. Она вообще не заходит в воду.
Уже миг спустя Ноа летит вниз раскинув руки, словно распятый. Я испытываю прилив адреналина.
А потом, как всегда, он замедляется. Не могу этого объяснить, но мой брат почему-то долетает до воды лишь целую вечность спустя. Я успеваю несколько раз моргнуть, пока он висит в воздухе, словно на канате. Я уже стала думать, что у него либо особые отношения с гравитацией, либо у меня самой реально кучи пуговиц не хватает. Хотя один раз я читала, что переживания могут сильно искажать восприятие пространственно-временного континуума.
Обычно Ноа прыгает лицом к горизонту, а не спиной, так что раньше я никогда не видела, как он выглядит во время этого своего полета в воздухе спереди, с головы до пят. Шея у него изогнута дугой, грудь тоже выпирает вперед, и даже издалека видно, что лицо открытое, как и раньше, и в этот раз он тянется руками вверх, словно пытается удержать кончиками пальцев все это жалкое небо.
– Только посмотри, – говорит бабушка, и в ее голосе звучит изумление. – Вот он. Наш мальчик вернулся. Он в небе.
– Он как будто с собственного же рисунка, – шепчу я.
Значит, Ноа ради этого постоянно прыгает? Чтобы хоть на миг стать тем человеком, каким он был раньше? С ним случилось самое страшное, что могло произойти, – он стал нормальным. Все пуговицы на месте.
За исключением вот этого пункта. Прыжки с Дьявола стали для Ноа идеей-фикс.
Наконец он ударяется о воду – совершенно без брызг, словно он вообще не набрал скорости, словно его аккуратно опустил на поверхность какой-то добрый великан. А потом брат уходит под воду. И я говорю ему: «Заходи», но наша близнецовая телепатия давно закончилась. Когда умерла мама, он от меня закрылся. А теперь, после всего случившегося, мы друг друга избегаем – даже хуже, отталкиваем.
Ноа один раз взмахивает руками. Ему плохо? Вода, наверное, ледяная. И он не в тех плавках, в которые я вшила травы-обереги. Так, теперь он плывет изо всех сил, прорываясь сквозь хаотические течения, окружающие утесы… и вот он выбирается из опасной зоны. Я громко выдыхаю, я даже не заметила, что до этого сидела затаив дыхание.
Я наблюдаю за тем, как Ноа выкарабкивается на пляж, а потом на утес, опустив голову, подняв плечи, думая лишь Кларк Гейбл знает о чем. И во всем его существе не осталось и следа того, что я только что видела у него на лице. Душа опять закопалась куда-то поглубже.
Вот чего я хочу: схватить брата за руку и убежать обратно сквозь время, и чтобы годы, словно ненужные куртки, свалились с наших плеч.
А все постоянно выходит не так, как думаешь.
Чтобы обернуть судьбу вспять, надо встать в поле с ножом, направленным по ветру.