Бернат Монкузи заерзал.
На этом заседание закончилось. Публика в возбуждении высыпала на улицу, комментируя события этого напряженного дня и гадая, каким будет решение графа. Тем временем Рамон Беренгер покинул зал нахмурившись, озабоченный вставшей перед ним проблемой. Одно было ему ясно: ни его честь, ни казна графства не должны пострадать.
В этот вечер между супругами разгорелся особенно жаркий спор.
— Я не понимаю, как вы можете быть столь легкомысленной, Альмодис, — сказал граф. — Как можете, не посоветовавшись со мной, швыряться деньгами, которые я дал вам, не потратив на нужды города?
Альмодис взвилась, подобно змее, уж она-то всегда знала, что лучшая защита — это нападение.
— Хотите сказать, что я должна просить вашего разрешения оплачивать услуги моих людей? Предлагаете мне перестать раздавать бесплатный суп обездоленным из-за возражений вашего казначея? Разве я не сообщила вам, как собираюсь потратить полученные деньги? А кроме того, никто не мог предполагать, чем всё обернется из-за беспечности вашего советника, хотя уж я-то всегда терпеть его не могла.
— Но как мне теперь оправдать собственное малодушие?
— Вы Граф Барселоны, никто по потребует ответа за ваши действия. Если бы не неблагоразумие вашего советника, вы бы в это не вляпались. Мараведи переходят из рук в руки, ведь у денег нет родителей, и если кого и винить в том, что они фальшивые, так это короля Севильи, ведь это его профиль выбит на монетах. Подумайте над своим вердиктом, и подумайте хорошенько — вам предстоит возложить вину на того, кто виновен в стольких бедах. Барселона не должна от этого пострадать, но пусть каждый ответит по заслугам. Скажу лучше так: ваша честь будет чиста, если народ поймет, что вы одинаково судите как могущественных граждан, так и простых, тем более что дон Марти Барбани — не совсем уж простой гражданин. И в будущем это послужит к вашей же выгоде.
— Сеньора, я весьма ценю ваши советы, но вы забываете, что когда я вас встретил, я уже был графом Барселоны. Я знаю, что у правителя есть обязательства перед народом и он должен действовать во благо большинства. Бывают обстоятельства, когда на первом месте оказывается благоразумие, а любовь и привязанность — уже на втором. Не сомневайтесь, если придется выбирать между сердцем и разумом, я сделаю выбор в пользу последнего. Если мне, подобно тонущему кораблю, придется выбросить в воду груз, чтобы остаться на плаву, я сделаю это не задумываясь. А посему, если кто-то стал для меня балластом, придется от него избавиться, как бы горько мне это ни было. Но имейте в виду, я делаю это по собственному желанию, а не по вашему совету. Кстати, я не забыл, что именно вы просили меня выдать этому человеку разрешение на litis honoris... Если бы не вы, ничего бы не случилось.
Альмодис и бровью не повела. Она не сомневалась, что об их размолвке скоро станет известно всему дворцу. Глядя на графа, она шагнула к нему и взяла его за руку. Ее губы тронула ослепительная улыбка, которая уже столько раз смягчала гнев ее супруга.
Но на этот раз она не возымела действия. Граф отстранил ее руку и произнёс:
— А теперь, с вашего позволения, я хотел бы остаться один, чтобы как следует обдумать своё решение.
Сердито набычившись, граф вышел из комнаты.
Несколько минут Альмодис стояла в растерянности; затем подошла к столику и плеснула себе из кувшина щедрую порцию вина. С кубком в руке она села на стул возле выходящего в сад окна, и, сделав изрядный глоток, вынуждена была признать, что сегодня впервые в жизни граф ее отверг. Она ощупала своё лицо, обнаружила несколько новых морщинок, и злые слёзы покатились по ее щекам.
Здесь, в Барселоне, она пережила расцвет своей жизни. Ей, дважды разведенной, удалось достичь вершин власти, а это дело нешуточное. Она знала, что в народе ее считают алчной и властолюбивой особой, но близкие люди знали также, что она отчаянно боролась за власть не ради себя, а ради детей. Ей вспомнился тот далекий день, когда она впервые встретилась со своим шутом, и собственное удивление, когда этот оракул предсказал, что ей суждено стать основательницей династии по ту сторону Пиренеев. Она всегда знала, что судьба на ее стороне, и трудилась не покладая рук.
Но и препятствий на ее пути было немало. Альмодис вспомнила Эрмезинду и не могла не улыбнуться. Грозная старуха была ей под стать, и Альмодис призналась себе, что без нее в жизни не хватает стимулов. Сражение, которая развязала старая графиня, чтобы отлучить влюбленных от церкви, вызвало у Альмодис своего рода восхищение неподдельной смелостью соперницы. Эрмезинда была грозной соперницей, именно в борьбе с ней приходилось использовать всю решимость и дипломатию, ведь граф по-прежнему любил и уважал жену, понимая, что в конечном счете она старается упрочить его власть.
Затем на память пришли недюжинные усилия, которые она приложила, чтобы стать матерью, когда никто уже на это не надеялся. Прежде всего она стремилась дать мужу наследника, но понимала, что это еще больше скрепит их брак. Она не знала, к добру это или к худу, но у нее родилась двойня, и Альмодис поклялась, что никогда больше не разведется.
Теперь у нее на пути осталось лишь одно препятствие, и она должна быть чрезвычайно осторожной, чтобы устранить его по возможности без потерь. Теперь между нею и судьбой стоял лишь Педро Рамон, первенец графа. То, что в день ее прибытия было лишь капризом ревнивого юнца, вообразившего, будто она посягает на его права, с годами вылилось в суровое противостояние. Она не сомневалась, что в эту ночь он будет торжествовать, глядя, как его отец наконец-то поставил на место ненавистную мачеху.
Графиня сделала новый глоток и вздохнула. Она уже поставила на место Педро Рамона... Гордая улыбка тронула ее губы, едва она подумала о собственных детях. Белокурый Рамон Беренгер, ее любимец, обладал всеми качествами властителя. Именно он должен стать и непременно станет следующим графом Барселоны, кто бы что ни говорил. Она вновь подняла кубок и осушила его до дна.
— За тебя, Эрмезинда, дорогая моя ненавистница, — произнесла она. — Отныне и впредь твой пример будет освещать мой жизненный путь... Если я не смогу воспользоваться своим женским оружием, то воспользуюсь оружием королевы.
120
Уже к концу последнего заседания все догадывались, чем закончится litis. По дороге из ратуши домой Марти обступили толпы незнакомых людей; они ободряюще хлопали его по спине, давали советы и буквально засыпали вопросами. Лишь благодаря решительности Эудальда Льобета и заслону, созданному вокруг него тремя капитанами и домашними слугами, Марти удалось пробиться сквозь живую стену сочувствующих.
Когда же этот длинный живой коридор закончился и он добрался до дома, силы покинули его, и он без памяти рухнул. Пережитое волнение привело к тому, что кризис проходил крайне тяжело; остатки яда в организме также сделали своё дело. У Марти начался жар, и он несколько дней пролежал без сознания. Его отнесли в спальню, опустили лёгкий полог кровати, погасили свечи и открыли большое окно, впустив в комнату прохладный февральский воздух.
Руфь помогла ему добраться до кровати и устроилась в изножии. Так она провела несколько дней и ночей, давая ему лекарства, прописанные лекарем Галеви, кормя с ложечки бульоном, который присылала с кухни Мариона, и отходя лишь ненадолго, чтобы немного поспать. В те минуты, когда Руфь отдыхала, ее сменяла Аиша. Слепая садилась у постели больного и время от времени касалась ладонью его лба, проверяя температуру. Кроме них в спальню заходили только Эудальд, Жофре и Манипулос, ну и, разумеется, лекарь Галеви. Капитан Феле с двумя кораблями кампании отбыл на Босфор.