Но даю тебе слово: я никогда не насиловал женщин, уважал врагов и брал лишь причитающуюся мне долю при разделе добычи. Служба моя была тяжелой, и потому я получал справедливую компенсацию за нее, каковую и оставляю тебе в наследство. Ты можешь пользоваться им, не краснея, поскольку твоей матери я оставил земли, что дадут ей пропитание до конца дней, а после ее смерти перейдут к тебе. Тебя удивит, сколько дальновидный отец может скопить за всю жизнь, если не растрачивает деньги впустую, как многие вояки.
Прими это наследство с чистым сердцем, потому как я получил его по справедливости, занимаясь самым тяжелым ремеслом, и если тебя еще терзают сомнения, потрать эти деньги на добрые дела, чтобы компенсировать то зло, которое сотворил я. Отслужи за мое упокоение несколько месс и живи в мире и процветании. Будь мудрым, не убивай никого иначе как для самозащиты или если того требует честь, не нарывайся на драку и не пятнай свое доброе имя, но уж если всадил кинжал, то доведи дело до конца, победи врагов, если хочешь жить в мире, заставь себя уважать — пусть твои соперники поймут, что перед ними настоящий мужчина.
Мое письмо передаст тебе человек, ставший для меня больше чем братом, ты можешь без колебаний обращаться к нему за любым советом. Наконец, я должен сообщить, где ты сможешь найти плод столь долгих моих трудов и лишений. Разыщи еврея Баруха Бенвениста, он живет у самого выхода из еврейского квартала Каль в Барселоне. Он всегда оказывал мне услуги менялы, и именно ему я доверил на хранение свое завещание, которое получит предъявитель сего письма и ключа, их вручит тебе Эудальд Льобет. Он был мне верным другом долгие годы и передаст тебе дальнейшие указания вместе с моим перстнем, чтобы ты смог доказать, что ты мой наследник.
Я прощаюсь с тобой, сынок; носи мое имя с честью, заботься о матери, для которой мое постоянное отсутствие обернулось такими страданиями, и никогда не поступай вопреки своей совести, ведь по моему скудному разумению, единственный в жизни грех и величайшее несчастье — это утрата совести. Иными словами, будь настоящим человеком, добрым и мирным, насколько это возможно. Служи верно лишь одному сеньору, ибо невозможно служить сразу двум господам, и знай, что самое драгоценное сокровище для мужчины — это его слово.
Теперь ты знаешь всю правду о моей жизни, и если мои объяснения тебя удовлетворили и твое сердце смягчилось, я знаю, ты простишь меня. Мои же последние мысли будут о вас с твоей матерью, у которой я тоже прошу прощения.
До встречи в ином мире, если я милостью Господней буду допущен в него.
Гийем Барбани де Горб
Марти уронил пергамент на колени, отчаянно стараясь сдержать набежавшие на глаза слезы и время от времени сердито утирая их кулаком. Он был настолько погружен в переживания, что не услышал шагов и очень удивился, обнаружив, что в комнате он не один. Подняв взгляд, он увидел, что рядом стоит падре Льобет и смотрит понимающе. Затем священник вновь занял свое место за столом и задумчиво произнес:
— Тяжело видеть, как в сердце рушатся те стены, что были так тщательно построены, когда знакомые события предстают в совершенно новом свете.
— Что вы хотите этим сказать?
— Лишь то, что, отдавая вам отцовское письмо, я был уверен, что, прочитав его, вы измените своё мнение об отце и его жизни и станете относиться к нему с большим уважением.
— Сегодня я получил урок и не забуду его до конца дней.
— Что за урок?
— Никогда не судить о людях, не зная всех обстоятельств и не выслушав обе стороны.
— Весьма разумное решение. И что же вы намерены теперь делать?
Марти ответил вопросом на вопрос:
— Вы знаете менялу Баруха Бенвениста?
— Кто же его не знает? Полагаю, большинство жителей Барселоны о нем слышали.
— Я должен его найти: у него хранится завещание моего отца. И знаете, я был бы вам очень признателен, если бы вы согласились меня сопровождать.
— С величайшим удовольствием, ведь он мой большой друг; насколько может быть другом еврей, пусть и столь важный, к тому же — мой главный поставщик саженцев для сада, — он указал на горшки с цветами, стоящие у окна. — Вот только человек он занятой, и чтобы поход к нему не оказался напрасным, позвольте мне сперва назначить встречу. Я дам вам знать. Скажите, где вы остановились?
— Пока еще нигде, — признался Марти. — Едва прибыв в город, я сразу же направился к вам.
— Ну что ж, тогда я дам вам рекомендательное письмо для одного домовладельца. Он живет в пригороде, неподалеку от Епископских ворот. Там вы сможете устроиться с комфортом. Я вас найду, когда договорюсь с Барухом Бенвенистом о встрече.
— Мне бы не хотелось причинять вам неудобства. Я и сам могу найти жилье.
— Ну что вы, никаких неудобств! К тому же там вам будет гораздо лучше, чем на постоялом дворе. Не говоря уже о том, что там мне намного легче будет вас найти.
— Вы так добры!
— Я всего лишь отдаю долг памяти вашему отцу, который навсегда останется в моем сердце. И теперь, выполнив обещание, данное ему много лет назад, я чувствую себя так, будто наконец избавился от ноши, которую таскал на шее все эти годы.
С этими словами он начал что-то писать.
9
Тулуза, декабрь 1051 года
Рамон Беренгер вышагивал из угла в угол по каменным плитам комнаты. Едва дождавшись ухода слуг, он извлёк из кармана записку и прочел ее при свете стоящего на столе канделябра. Его нетерпеливые пальцы разгладили пергамент. Послание гласило:
«Если ваше сердце переполняют те же чувства, что и мое, прошу вас этой ночью следовать указаниям моего доверенного человека. После прочтения этого письма прошу вас его сжечь».
Письмо было без подписи.
К горлу графа подступил ледяной ком, ноги у него подкосились, и ему пришлось сесть на край постели. Снова и снова он пробегал глазами письмо, не зная, что делать: графиня велела ему сжечь послание, но у него не поднималась рука. Прошла целая вечность, прежде чем он уловил за дверью какой-то шорох. Стараясь не издать ни единого звука, Рамон приоткрыл дверь и огляделся, он решил, что чувства играют с ним злые шутки, заставляя слышать то, чего нет. Казалось, длинный коридор был пуст, но когда он уже собирался запереть дверь, из-за шторы тенью выскользнул коротышка и поднес палец к губам, призывая молчать.
Карлик проскользнул у него между ног, и граф Барселонский, словно застигнутый на месте преступления вор, встревоженно оглянулся, его сердце бешено забилось, как в тот далекий день, когда ему впервые довелось сражаться против целой орды мавров. Тогда из-за украшающей коридор статуи показался чёрный силуэт монаха. Убедившись, что его присутствие осталось незамеченным, а шут графини пробрался в покои Рамона Беренгера, он тут же исчез, чтобы сообщить эту новость своему господину, аббату Сен-Жени, велевшему следить за покоями блистательного гостя.
Карлик тем временем представился графу.
— Сеньор, я Дельфин, секретарь графини Альмодис и ее единственное доверенное лицо. Я безгранично предан графине и много раз спасал ей жизнь, рискуя собственной. Из всей свиты, сопровождавшей ее при отъезде из замка Ла Марш, когда она в первый раз выходила замуж, лишь я остался в живых.
После этой фразы Рамон смутился и слегка растерялся, но искушённый в дворцовых интригах граф решил соблюдать осторожность, опасаясь, что это может оказаться ловушкой коварного графа Тулузского.
— Скажи, малыш, кто на самом деле тебя прислал? Честно говоря, ты мне кажешься больше похожим на шута, чем на доверенное лицо. Чем ты докажешь, что говоришь правду?
Карлика гораздо больше задело недоверие графа, нежели то, как он его назвал.
— Возможно, я и мал ростом, сеньор, но всегда знал, что истинное величие человека заключено вот тут, между волосами и бровями, — с достоинством ответил карлик. — А мой лоб обширен, и потому моя голова соображает намного лучше, чем у иных коронованных особ, пусть даже их венчает хоть графская, хоть герцогская корона. Короче говоря, либо вы мне поверите, либо я возвращаюсь обратно.