Гости смутились, когда снаружи послышался властный и недовольный голос, приглушенный богатыми портьерами и сплошь покрывающими стены книжными полками. Видимо, хозяин распекал кого-то из слуг. Затем послышались шаги, колыхнулась плотная ткань драпировок, и в дверном проеме показался Барух Бенвенист. Это был низкорослый тщедушный человек с очень белой кожей, хитрыми глазками, тонкими чертами лица, характерным еврейским носом и снежно-белой бородой. Нахмурив брови, он какое-то время изучал гостей с деланным любопытством, пока не узнал Эудальда Льобета. Лицо еврея расплылось в улыбке, и он тут же бросился навстречу священнику, протягивая маленькие изящные руки, что выглядывали из широких рукавов накидки.
— Дорогой друг! Чем я прогневал вас, что вы так надолго лишили меня своего общества? Или вы тоже готовы отказаться от старых друзей из-за веры?
Мужчины пожали друг другу руки — как заметил Марти, с искренней симпатией. Контраст этой пары был прямо-таки поразителен.
— Ни в коем случае, — ответил священник. — Просто события последних дней вынудили меня много работать, я чувствовал себя таким разбитым, и у меня не было ни сил, ни времени, чтобы посвятить его друзьям. Вы же знаете — ничто не радует меня больше, чем вечерняя беседа на вашей несравненной террасе, за кубком превосходного вина.
— Этим мы отличаемся от магометан, которым Коран запрещает употреблять пьянящие напитки. Я полностью согласен с вами: нет лучшего средства, чтобы смягчить сердце любого противника, даже если он явился с мечом, нежели этот божественный нектар. Но я завидую вашему обету безбрачия: ведь сам я обременен супругой и тремя дочерьми, и они безбожно крадут у меня время. Истинные порождения Лилит, иначе не скажешь. Сдается мне, они все сговорились загнать меня в гроб. Видите ли, когда мне сообщили о вашем приходе, здесь как раз разыгралась семейная ссора. С моей младшей и так сладу нет никакого, а мамаша еще и подзуживает ее бунтовать против отцовской власти. Да все мучения Иова — ничто по сравнению с тем, что выпало на мою долю... Но простите мне эти жалобы. Представьте лучше вашего юного друга. Садитесь, прошу вас. Простите, если сегодня я проявил себя не самым гостеприимным хозяином.
— Ну что ж, Марти, подойдите поближе, — сказал священник.
Марти тут же подошел к стоящей посреди комнаты парочке. Священник ласково положил руку ему на плечо и произнес:
— Это Марти Барбани, сын Гийема Барбани де Горба. Как я понимаю, у вас хранится его завещание.
Старый еврей взял юношу за правую руку и посмотрел на него, прищурив проницательные глазки.
— Да будет благословенно имя Адоная! На своем веку мне довелось видеть множество завещаний, и многие из них изгладились из памяти, но завещание вашего отца было настолько необычным, что навсегда врезалось в память, словно высечено огненными буквами. Но располагайтесь, боюсь, нам предстоит долгий разговор.
Барух занял свое место за столом, а гости устроились напротив на двух стульях.
Старый меняла скрестил на груди руки, спрятав маленькие ладони в прорезях рукавов и прищурился, словно пытаясь что-то вспомнить.
Марти не в силах был сдержать нервную дрожь, понимая, что все его будущее зависит от слов этого человека.
— Друг мой, я прекрасно помню тот вечер. Дождь лил как из ведра, пасти горгулий извергали целые потоки воды, которые растекались в огромные лужи; люди попрятались по домам, а потому меня сильно удивило, когда кто-то постучался в дверь в такую погоду. Это был ваш отец. Чуть позже я спросил у него, почему он выбрал именно меня для ответственной роли душеприказчика. Ведь он был гоем [10], и мне показалось странным, что он решил воспользоваться услугами скромного даяна [11] барселонского Каля — да еще и в такой спешке, не пожелав дождаться окончания дождя. Ведь подобную просьбу мог выполнить любой писарь. Иное дело, если бы ему понадобился совет лекаря, ведь даже сам граф пользуется нашими услугами. Его ответ до сих пор звучит у меня в ушах, как вчера. Вот что он мне ответил:
«Я солдат, и все время в походах, у меня нет времени, и не хотелось бы, чтобы плоды стольких лет службы на границе, добытые потом и кровью, попали в руки какого-нибудь вороватого писаря. Что касается евреев, то они — не только лучшие лекари; мне также известна ваша щепетильность в делах. Вы проследите, чтобы условия завещания были выполнены с точностью. Вот почему я решил передать вам на хранение мое достояние. Я не доверяю писарям, среди которых процветает воровство и двурушничество, и у меня нет времени искать среди них того, кто заслуживал бы хоть малой доли доверия, какое я питаю к вам: ведь ваша честность известна далеко за пределами графства». Кто, скажите, не чувствовал бы себя польщенным после такой похвалы? «Вы мне льстите, — ответил я. — Право, я не заслуживаю всех этих похвал, но ценю ваше высокое мнение о моем народе. Если бы все христиане думали подобно вам, наша жизнь стала бы более приятной и менее опасной».
Примерно так началась наша долгая беседа, а продолжалась она до самого вечера. Завещание, которое оставил ваш отец, было весьма необычным. Я должен был хранить его у себя, пока не появится наследник с перстнем, по которому я смогу его узнать, и ключом. Я помню это так отчетливо, словно это случилось вчера, помню все условия завещания. Подождите немного, пока я разыщу нужный свиток; я сам вам его прочту, ведь память иной раз может сыграть злую шутку, а мне бы не хотелось ввести вас в заблуждение.
— Но почему вы назвали это завещание необычным?
— Когда прочтете, то сами узнаете.
Бенвенист поднялся из-за стола и направился к одному из шкафов, затем достал из глубокого кармана связку ключей, вставил один в замочную скважину и повернул. Глухой щелчок показался Марти громом с небес — так взволнован он был в эти минуты. Старик открыл правую дверцу шкафа. На полках внутри громоздилось множество разномастных пергаментов. Бенвенист выбрал один с восковой печатью.
— Этот документ навевает множество воспоминаний. Будьте добры, позвольте ваш перстень.
Марти, удивленный этим требованием старика, с трудом стащил кольцо с пальца и, потянувшись через стол, передал меняле. Бенвенист тут же принялся извиняться:
— Как вы понимаете, это простая формальность, однако оказанное вашим отцом доверие требует, чтобы мы действовали предельно осторожно и соблюдали все условия.
После этих слов он открыл ящик письменного стола, извлек оттуда кусочек воска и стал нагревать его над пламенем свечи. Когда воск размягчился, старик накапал его на лист чистого пергамента и прижал перстень к воску. Оттиск в точности повторял печать на документе. Еврей сравнил отпечатки и показал их священнику, словно ища у него подтверждения.
— Взгляните, оба оттиска совершенно одинаковые. Теперь мы спокойно можем вскрыть документ. Вы должны сами сломать печать, друг мой. В конце концов, содержание пергамента адресовано вам.
С этими словами он протянул Марти маленький кинжал с рукоятью из слоновой кости, на которой была вырезана звезда Давида, и кивком указал на свиток. Марти, на миг задумавшись, как сейчас изменится его жизнь, сорвал печать, мельком ужаснувшись, что, возможно, только что открыл ящик Пандоры, и вернул пергамент еврею.
Хозяин дома взял его правой рукой, а левой вынул из ящика лупу из желтого топаза, вставил ее в правую глазницу и стал читать вслух серьезным и твердым голосом человека, привыкшего выступать перед публикой. Особо важные места он выделял паузами, стараясь привлечь к ним внимание слушателей.
Писано третьего мая 1037 года от Рождества Христова
Я, Гийем Барбани де Горб, пребывая в здравом уме и твердой памяти, по собственной воле и без принуждения выражаю свою последнюю волю и назначаю душеприказчиком жителя города Барселоны Баруха Бенвениста, с тем чтобы он передал этот документ моему сыну, Марти Барбани де Монгри, по достижении им совершеннолетия, убедившись, что он именно тот, кому адресовано завещание