Снова ухудшилась погода. Заскучали преподаватели, лениво рассказывая нам о дифференциации волн, походе Александра Невского и ионах серебра. В голове смешалось все. Хотелось поскорее в свою светло-зеленую комнату. Не радовали даже картины в Овальном: за эти дни я насмотрелся на них достаточно.
Быть может, мое настроение смог бы поднять пирог, что звал нас своим ароматом еще с самого утра. И я уже собрался идти на кухню, как меня чуть не сбил с ног Лешка – сын нашего почтового Никанора, подменяющий отца по возможности. На вид ему никто не давал более тринадцати лет, но для своих пятнадцати он был уже достаточно умен, хоть и излишне активен и прозорлив. Его помятая рубашка выдавала в нем не своего, не лицеиста: но никто не мог его выгнать, все знали о подработке за отца, и лишний раз давали ему разные угощения и шмотье. Он искренне улыбался и краснел. Славный малый.
«Снова мне?» - спросил я, как бы не представляя, кому еще он мог протягивать белый конверт.
«Опять тебе, Денис», - протараторил Лешка и поторопился убежать, закинув на плечо тяжелую сумку. «Всё страсти да страсти, хи-хи», - и скрылся на лестничной клетке.
«Паршивец», - с улыбкой сказал я и открыл конверт. Тут же закрыл. И больше не открывал, пока не оказался в комнате.
VII
Приближался вечер. Прекрасный майский вечер. В такие вечера пожилые пары выходят на свежий воздух, кормят налетевших голубей с рук, опустившись на низенькие лавочки. Прохладно. Легкий ветерок сдувает налетевшую за день пыль, словно смывает в узкие улочки лужи с набережной.
Стук каблуков его был слышен на всех этажах. Эхом отдавался в пустых помещениях лицея. Во всю шли занятия. В широких коридорах лицея трудно было заблудиться: все кабинеты распределены грамотно, как и должно быть в столь серьезных государственных учреждениях.
Однако лицей напоминал мне лабиринт. Незнающий всех его ходов заплутает уже на входе: огромные каменные столбы, кажется, вот-вот накинутся на тебя. Нет, они не наклонены и сырость еще не тронула их краску. Но весь вид этих столбов уже не назовешь доброжелательным.
В дверь «бархатного» кабинета постучали.
«Войдите», - сказал Степан Богданович, не занятый ничем особенным.
Мужчина высокого роста и приятной наружности был одет в черное пальто, большую черную шляпу, черные кожаные перчатки. Весь его вид, мрачный и пугающий, отталкивал, предостерегал от знакомства. Но лицо его, несмотря на черное одеяние, веяло невероятным светом: такие лица бывают только у детей. Зеленые глаза не желали ничего злого, ямки на щеках появлялись, стояло ему сделать хоть легкий поворот губ.
Степан Богданович покраснел: одного взгляда было достаточно. Видимо, он не раз встречался с этим человеком, если, посмотрев в это доброе лицо, в эти милые кошачьи глаза в черном волчьем обличии его вдруг бросило в пот: директор снял пиджак, дрожащими ладонями повесил его на спинку кожаного кресла, отошел к окну.
В Овальном не было никого. Полдень, в самом разгаре идут занятия.
«Не смотрите туда. От ответа Вас не спасут лицеисты», - монотонно произнес незнакомец. Голос не выдавал в нем привлекательного молодого человека. Напротив – как и черная одежда его, голос, низкий и томный, пронесся по стенам «бархатного» кабинета. И, сделав круг, вернулся на лицо незнакомца кривой улыбкой.
«Я не ухожу от ответа. Я всё помню. Поэтому прошу впредь предупреждать о своем визите. Лицеисты – они уже не дети. Наша конспирация ясна как день».
Огромный кабинет сейчас казался Шольцеру маленькой устрашающей клеткой: не вцепиться в решетку на единственном окне, не остаться в середине ее.
«Ну что вы, Степан Богданович…». Длинные пальцы незнакомца пробежали по столу. «Теперь я буду тут каждое утро, не забывайте. Скрываться придется, иначе дело не пройдет».
«Дело не пройдет», - повторил Степан, не отводя глаз от Овального. «Вы хоть представляете всю серьезность? Вы отдаете отчет своим действиям, молодой человек?».
Незнакомец резко приблизился. Так резко, что директор на секунду, решив попрощаться с жизнью, стиснул глаза, готовый к расправе. Плоский подбородок его приподнялся, зачесанные волосы стали еще белее. Стеклянная дверца книжного шкафа завибрировала, готовая превратиться в осколки вместе с хозяином.