Игривая улыбка незнакомца уже не сияла добротой. Пальцы, едва выглядывающие из-под одеяния, постукивали по столу нервно и интригующе. Стук перерастал в легкие удары и внезапно замолк. Глаза как будто сверкнули и тут же потухли.
«Я не хочу вас пугать. Но, сказать честно…».
Из черного кармана блестело что-то не менее черное. Глянцевая рукоятка холодного оружия показалась на секунду, заставив Степана Богдановича отступить еще назад. Он уперся в прутья, как в спасательный круг.
«…Я бы давно вас убил».
Майское солнце палило нещадно. В кабинете становилось немыслимо жарко. И без того красное лицо директора теперь побледнело. Глаза забегали по кабинету, а безвольное тело не меняло положения, словно он один из его гипсовых статуй.
«Вы же понимаете, что я этого не сделаю».
Джентльмен в черном расстегнул верхнюю пуговицу. Видимо, он сам не выдержал своего устрашающего вида и сел на мягкое кресло около стола. Немного поерзал, заложил ногу за ногу.
Из Овального доносились шаги и разговоры. Дерзкие лицеисты покидали аудиторию еще до звонка и бежали занимать очереди в столовой.
«До назначенного нами события еще очень много времени. Торопиться нам не придется. Я бы посоветовал другое: стоит привлечь к этому стоящих людей. Серьезные, думающие о своем будущем люди нужны нам».
Слишком много «нам». Директор, умный и уважаемый человек в этом городе, никогда не имел желания быть замешанным во всякого рода авантюрах. Как же тихая семейная жизнь? Как же дом у озера и беспечная старость?
«Я подумаю над этим. В лицее вы найдете заинтересованных людей».
Каждое слово вылетало из губ как плевок. Бутылка дорогого французского коньяка сейчас разобьется под напором лазерных глаз директора.
Дверь «бархатного» открылась. Показалась голова Лукерия, а затем всё его крупное, но низенькое тело, словно гриб на пне, появилось на паласе кабинета.
«Лукерий, ты как раз вовремя». Игриво заиграли стиснутые брови. «Хочу познакомить тебя кое с кем. Федор Викторович Смольник. Наставник восьмого курса».
VIII
Лукерий шел к Степану Борисовичу, чтобы порадовать успехами в организации Чтений. Поэты были найдены, оставалось за малым: подготовить стихи, отработать речь, поставить номера. Лукерий всегда ответственно подходил к поручениям, но и не упускал возможности похвастаться выполненными заданиями и достигнутыми высотами. Но, войдя в кабинет, пропало желание хвалить себя и свои хлопоты, слушать комплименты. Мужчина за столом, весь в черном, с ужасной шляпой в руках пугал Лукерия: даже доброе лицо теперешнего наставника восьмого курса не внушало ему доверия.
Шелковая накидка на кресле, стянутая практически полностью к полу под спиной Федора Викторовича, сливалась по цвету с плащом. Черное одеяние настораживало, навевало дурные мысли. Слишком молодым для учителя показался он Лукерию. Добрые карие глаза и не слезающая с лица улыбка. Лукерий сделал шаг вперед.
Встав из-за стола, Федор Викторович направился к двери, возле которой стоял Лукерий с протянутой правой рукой. Их знакомство было беззвучным: безобразная, но тем не менее фарфоровая улыбка нового преподавателя была ложная, выдуманная. Лукерий не улыбнулся в ответ, сразу перейдя в тому, зачем пришел.
«В восьмом курсе заметил три юных дарования. Завтра они обещались принести свои работы. Разрешите устроить слушанье в Овальном вместо лекции?».
Федор внимательно слушал Лукерия, словно тот обращается именно к нему. И, выслушав все до последнего слова, демонстративно кивнул головой Степану Богдановичу, мол, «слышал, чего придумал, а?».
«Конечно, Лукерий, конечно, дорогой», - затараторил Степан Михайлович. «По возможности я тоже приду. И возьму с собой Федора Викторовича. Да, Федор Викторович?».
Глупая улыбка директора была хуже любой другой улыбки, а тем более Федора. Он внезампно понял это и сменил выражение лица, слегка понизил тон.
«Вы придете?» - спросил он теперь спокойно и вдумчиво, не сводя глаз с белого лба Федора.
«Обещать не могу, господа, но постараюсь. Сами понимаете, новый курс, новая жизнь».
Коньяк, прожженный глазами директора, вот-вот лопнет от нависшего над кабинетом напряжения. Неловкое молчание в разговоре едва знакомых людей никому не кажется естественным. Глаза бегают в поиске ответов на неоднозначные вопросы, которые твердит весь вид нового учителя. Шольцер кажется смущенным и даже потерянным: в своем ли я кабинете, будто спрашивает он у Лукерия, в то время как неторопливый шаг Федора уже отдается эхом из распахнутой двери «бархатного».