Нет, я не завистник. И уж тем более не подхалим. Я тот, кому не хватило смелости совершить движение рукой и оказаться в этой тройке четвертым. Ругал ли я себя? Днем ругал. Ругал, наблюдая за дюжиной новых поклонниц Милана. А ночью писал дальше, и странное чувство наполняло меня, словно я знаю какую-то тайну, о которой не знает никто. Знают только я и бумага, бумага и карандаш. И ночью нам этого достаточно.
А днем я снова ненавижу себя за трусость.
Прочитав свой действительно хороший стих, Прохор с деловитым лицом улыбнулся, поклонился и сел к друзьям, уже сбившим ладони в аплодисментах.
Но все-таки нет, нас четверо. Письмо ведь тоже бумага, к тому же уже давно отправленное.
О моем «увлечении», как назвали бы то, что находится у меня под подушкой, знала только Ксюша. Как-то в письме я отправил ей пару своих стихотворений. Она была поражена их глубоким смыслом, необычным ритмом. Я был безумно рад. Но почему-то не решался их еще кому-нибудь показывать.
Ксюша – это Ксюша, особый человек в моей жизни. Любая проказа, любой выплеск мысли покажется ей произведением искусства, если он написан моей рукою. И я нисколько не преувеличиваю. Просто это Ксюша, а я тот парень, который медлит с ответом на письмо.
«Милан, твоя очередь», - пробубнил Лукерий Михайлович, черкая что-то в своем блокноте. Голова его, слегка нагнутая к листку, блестела оранжевой залысиной. Лукерий походил на забавного старичка-ирландца, даже зеленый кафтан казался менее забавным, чем само поведение старого доброго преподавателя.
Он копошился над каждой мелочью, будь то простая просьба лицеиста или приказ строгого начальника. Был со всеми дружелюбен. Веселый дядечка, наш Капитан.
Но Лукерий, несмотря на милые черты лица, легкую неуклюжесть и суетливость не давал себя в обиду – требовал к себе уважения как от старших, так и младших, не терпел смешков за спиной и косых взглядов со стороны. Даже сейчас, краем уха поймав смешок из первого ряда, одарил Гроцмана хорошим ударом свернутой газеты по носу. Черты жениного лица, и без того сморщенные, на секунду стали еще более кривыми.
«Зерщиков, не тяни!» - поторопил Милана Лукерий, не сводя глаз с носа пострадавшего дебошира.
Милан не знал, куда деть руки. Волнение было некуда спрятать. Он не спеша поднялся с кресла, поправил свои длинные черные волосы, долго не мог протиснуться к выходу. Споткнулся на последней третьей ступеньке, но быстро собрался и снова чуть было не упал.
Сцена в Овальном, а точнее то, что мы называли сценой, было нечто похожее на постамент, который соорудили старшие курсы, готовившие что-то вроде театральной постановки. Высота его в три ступеньки – а видно из другого угла зала, а, значит, на этих ступеньках трудно не получить шишку.
Милан еще долго копошился, зачем-то полез в карман, обронил целую кипу бумажных клочков. Терялся, запинался, но в итоге начал что-то быстро бубнить: «быстро листья опали в саду, больше к тебе никогда не приду…». Стих был вялый и путанный. И теперь уже тонкий слух развился не только у меня. Курс начал шептаться, заскучал под монотонное сопение. Первым не выдержал Лукерий:
«Зерщиков! Читай внятней, даже я ничего не разберу», - крикнул он, оставив в покое уже истрепанный лист.
Милан ничего не услышал, и, произнеся еще пару строк, замолчал. Замолчал с таким удовольствием, словно закончилась трехчасовая лекция о движении тектонических плит в районе Австралии. Прозвучали жидкие аплодисменты. Но ему и этого было достаточно. Он с высоко поднятой головой, словно уважаемый усатый географ, проскочил обратно в свой тесный ряд.
Солтан, сидевший справа от меня, своим храпом разбудил кого-то спереди, за что и получил по макушке тонким учебником анатомии. Но даже это не разбудило его: облокотившись на соседа справа он засопел громче прежнего.
Контроль над заскучавшей молодежью был потерян. Кто-то начал оживленно болтать, кто-то поддался примеру Солтана и, удобно устроившись на узких и слегка потертых от времени креслах, попытался поймать сон. Потеряв надежду услышать сегодня еще что-нибудь достойное, я достал учебник по физике. Я думал, лучше усну под дифракцию света, чем под маршевую речь Ковальджи.