Лукерий Михайлович уже подойдя к парадному входу вспомнил о своем упущении. Но возвращаться домой было поздно, нетерпеливый Шольцер уже ждал его в своем «бархатном» кабинете, по привычке с высоты наблюдая за мелькающими в Овальном лицеистами.
Огромный зал, прозванный Овальным за счет своей формы, был неким эпицентром всех событий лицея. Зоркие глаза директора следили за каждым движением сверху вниз. Каждый цветочный лист на подоконнике зала, словно лазер, притягивал взгляд Степана Богдановича. Его высокие густые брови и морщинистый лоб были напряжены. Напряжение никогда не покидало и уставших глаз директора. Сосредоточенные на камине, встроенном в стену Овального, они медленно закрывались и таким же темпом открывались снова, не меняя своего направления к пламени огня.
«К Вам можно, Степан Богданович?» - прозвучал звонкий голос Лукерия.
«Да-да, заходи, я жду тебя», - позволенчески пригласил Шольцер.
Зашаркали каблуки Лукерия по паркету «бархатного» кабинета. «Бархатным» его назвали сами лицеисты. Мебель из красного дуба, шелковые накидки кресел, заграничные сувениры из фарфора и горного хрусталя – бедным интерьером директор не был обижен. В кабинете бывали все – от чинов высших до простых служащих. Никто не уходил, хоть раз да не спросив у Степана Богдановича о той или иной вещице: о ее происхождении, предназначении и о бывшем владельце ее. Один только Лукерий по своему обыкновению не засматриваться на чужое добро никогда ни о чем не спрашивал, осторожно обходя высокие половые вазы и гипсовые бюсты.
«Я помню о Вашей просьбе», - начал он угрюмо и еле слышно.
«Мало помнить, Лукерий», - ответил Шольцер, отводя глаза от Овального. Мокрые волосы директора, зачесанные назад и аккуратно уложенные, блестели под жарким майским солнцем. «Ты был в четвертом корпусе? Там сейчас перераспределение. Курс Антонова соединяют с курсом Бенешевича».
Лукерий замялся, несколько раз моргнул. Красным ожогом покрылись морщинистые руки.
«Нет, я из дому сразу к вам, Степан Богданович. Четвертый корпус, я наслышан, берет на себя Смольник. С ним я не вижусь в течение дня».
«Теперь будете видеться чаще. Тебе отдают объединенный курс. Он будет…где же приказ…ах вот. Читаю с листа: руководителем объединенного восьмого курса назначить Федора Викторовича Смольника. И ниже – список преподавателей. Помимо естествознания тебе отдают русскую словесность и историю литературы».
Глаза Лукерий Михайловича выразили удивление, но губы остались неподвижными. Возможно, он даже предполагал такое развитие событий, но показать свою развитую интуицию не решился.
Лукерия никогда не пугала работа. Напротив – работа боялась трудолюбивых рук пожилого учителя. Ему никто не давай больше шестидесяти: невысокий рост, густые темные волосы с челкой молодили Лукерия. Он знал, как вести себя в обществе старших по званию, поэтому редко глаза его встречались со строгими глазами директора. Даже сейчас. Шольцер рассматривал собственную картинную экспозицию: редкие брови Лукерия прочно вцепились ему в воротник.
«А как же Дербент? Его отстраняют от должности? Я ведь лет сто…».
«Дербент уезжает. Вести предметы некому. Я могу положиться только на тебя как на человека, которого я бесконечно уважаю».
На Лукерия не подействовала лесть. Прекрасно знал он цели назначения его на эту должность. Но угодничество и подхалимство завязало руки честному и доброму учителю. Выбора не было.
«Хорошо, я возьму этот курс. Могу идти?».
«Да, иди».
Повернув в сторону двери свой седеющий висок, Лукерий сделал шаг.
Скрип «бархатного» паркета тянул время. Широкие доски прогибались под ботинками преподавателя, которые были ему явно велики.
«Хочу тебе напомнить о Пушкинских чтениях. Июнь не за горами. После дождей пойдут первые репетиции. Ты уже готовишь наши таланты?».
На слове «наши» Лукерий закрыл глаза. Стиснув рот, повернув голову в сторону директора и приняв прежний вид, он ответил:
«Работа идет, Степан Богданович. На меня можно положиться. До скорого».
И, гордо зашагав меж стеклянными столами, вышел из кабинета, как из звериного логова на волю. Шольцер снова устремил свой взор на Овальное: кучки лицеистов напоминали ему муравьев: мелких и быстрых. Посмотрев на часы, широко зашагал в открытую дверь, после захлопнув ее. На полках задрожали деревянные солдатики.