Молодежь не боится жары: прыгает на партах и под ними, издает душераздирающие крики, а за окном солнце жарит с невероятной силой. С таким пеклом в своей жизни я сталкивался лишь однажды, когда в самую жару возился с отцом в огороде. Изнутри жжет, словно ты съел щепотку жгучего перца, глаза застилает соленый пот, а у тебя впереди еще гектар несобранной картошки и целых четыре часа до первой вечерней прохлады.
Кто-то считает минуты до момента, когда уходит с занятия останется безнаказанным: до половины первого. А кто-то, вроде меня, не разделяя всеобщего веселья в разбрасывании учебников, пытается примоститься на неудобном стуле.
Антон, разглядывая небогатый пейзаж из распахнутого окна, доедает вторую сдобную булочку. Виталик копошится в собственной сумке, видимо, в поиске путевой тетради для рисования. Да, он неплохо рисует, даже очень неплохо. Но он никому и ничего не показывает. Даже сейчас: отсел от всеобщего веселья подальше назад, достал чистый тетрадный лист и провел на нем длинную горизонтальную линию. Что это может быть? Дорога, полоса горизонта, водная гладь?
Скрипнула дверь кабинета. И зашел он.
Оживленный курс, едва услышав шаги у доски, разбежался по своим местам. Кто-то в суматохе уронил учебник, зацепился за уголок стула.
Смольник, наблюдавший за этими шорохами с видом пугающе-спокойным, медленно пробирался на середину аудитории.
Весь черный вид нового преподавателя мне не понравился сразу. В такую жаркую погоду надевать черное теплое пальто поверх черного пиджака…И эта черная шляпа. Как будто сама смерть заглянула к нам.
Глаза Федора были большие, ничего не скажешь. Большие зеленые глаза. И всё лицо его было по-детски добрым, по-детски игривым. Но стоило ему улыбнуться…
«Здравствуйте», - монотонно сказал учитель, слегка наклонившись вперед. Это был, скорее, не поклон, а кивок господина на своего провинившегося слугу. Мы поднялись с мест, опустили головы. Я посмотрел на его черные туфли. Вычищенные, блестят, как сама ночь.
Мы сели и замолчали.
Даже неугомонный Женя вдруг замолчал. Обычно на его успокоение уходила не одна минута. Но сейчас ему было достаточно одного взгляда преподавателя: Смольник приблизился к ряду, словно черная пантера, и пронесся глазами-биноклями по каждому.
Я опустил взгляд на тетрадку, бездумно перечитывая первый попавшийся мне абзац.
Слишком много в нем черного.
«Теперь я ваш новый наставник и по совместительству учитель физики. Имя мое вы знаете, вам его сообщил Лукерий».
Злость током пробежала сквозь меня. Никто. Никогда. Не смел называть Лукерия Михайловича Лукерием! Только директор иногда мог, дружески похлопав по плечу старого друга вне стен лицея, назвать его «стариной Лукерием». И мы, преданные друзья его, лицеисты, могли называть его по имени, и то лишь из искреннего уважения. Но не он!
Наглость, дерзость читалась в его детском лице. Он чем-то напоминал непослушного ребенка, для которого шалость – игра, игра, и ничего больше. Дети любят играть и не любят старших.
А еще дети не любят уроки. И поэтому Федор, лениво передвигаясь по классу, сонным голосом продиктовал тему и замолк на несколько минут.
«Чего это он замолчал?» - спросил у меня из ниоткуда появившийся Виталик.
Виталик горячо любит физику. Его технически настроенный мозг выдает прекрасные мысли, которыми он блещет на астрономии, математике. А еще он - единственный из моих друзей, кто не приходит в наш Спичечный коробок. Да, нас не так много, но количество с каждым собранием растет. И я очень надеюсь, что в Виталике в скором времени проснется эта поэтическая жилка, и наша дружба, наконец, заиграет новыми красками.
Ну а пока что черная-черная физика в лице Федора Викторовича глядит на меня, пожирает глазами, тянет ко дну, словно якорь, в самые глубокие впадины физических величин.
Он что-то написал на доске: даже не сказав это вслух, просто написал, сильно надавливая на мел, да так, что скрип разлетелся на все помещение. То ли формулу, то ли очередной закон Ньютона, то ли просто свою фамилию. Мое не самое лучшее зрение иногда мешает мне: Солтан любезно подносит мне тетрадку, и я спокойно переписываю то, что не могу разглядеть. А сейчас я просто сижу и даже не хочу уточнять у соседа спереди, о чем написал физик. Уж очень он мне не понравился.