Я сгустил брови.
«Нет, не упоминал…».
Я не ел со вчерашнего обеда. Голод проник в каждый сантиметр моего разрывающегося живота.
«Может у тебя есть подозрения, кто бы мог это сделать?».
«Нет подозрений…».
Услышав почти на все вопросы мой отрицательный ответ, Александр Ильич вышел из Овального слегка расстроенным.
Я не стал провожать его и побрел к кухне.
Коридоры сужались. Стены мне отчего-то вдруг стали казаться белыми, словно мел. Из запертых комнат слышались голоса. Лицеисты, наверное, такие же измученные, как и я, просились наружу.
Моя душа просилась наружу.
Попрощаться с ушедшим другом…
Я прятался под столом кухни, пока тело Виталика не покинуло стены лицея…
«На каникулы похоже…Такая тишина вокруг, аж эхо слышно».
Чей-то голос разбудил меня. Я открыл глаза и увидел большие женские ноги, обутые во что-то похожее на комнатные тапочки.
Заведующая столовой, скромная тетка Павловна, нагнулась ко мне, в мою напольную кровать под одним из столов.
Я проспал здесь несколько часов, даже не ощущая того, что сплю. Голод, видимо, растворился вместе со сном: изнеможение внутри прошло. Но Павловну не обманет это мимолетное чувство сытости: она опустила мне поднос со стаканом горячего чая и парой сосисок.
По ее длинной тени, осевшей на глухую стену, я понял, что наступил вечер.
«Так тихо в лицее теперь…Весь день хожу и чем заняться не знаю. Никто не пришел даже. Видимо, всех позакрыли, да?».
«Угу», - проговорил я, доедая мой, наверное, последний ужин.
«А как же ты вышел?».
Не стал отвечать. По моему мокрому лицу, видимо, было не ясно, кем я являлся убитому.
Само слово пугало меня. Ведь он буквально день назад весело сообщал мне о какой-то ерунде, о которой я даже и не вспомню. Задористо и ярко шутил на скучных занятиях.
И так красиво рисовал.
Я попытался встать. Отяжелевшими руками поставил на стол пустую тарелку.
И не спеша вышел в опустевшие стены коридора.
«Значит все? Я тоже могу уходить?».
«Да, Дмитрий Никитич, вы тоже можете уходить».
«Так подождите, я хотя бы ребят из комнат выпущу».
«Всех уже выпустили. И вы тоже свободны».
«А завтра приходить во сколько тогда?».
«Завтра приходить не нужно».
«А когда же?».
«Вам сообщат. Не меньше недели, я думаю».
«А как же они там одни сейчас?».
«Разъедутся…Попрошу вас, пойдемте…».
Охранник долго не мог смириться с мыслью, что покинуть пост нужно именно сейчас, вечером, оставив лицеистов без его строгого надзора. Он еще долго собирал свои вещи, кружки, все то, что накопилось за годы охранной деятельности. И, наконец, сложив все в небольшую сумку, бросил последний взгляд в потолочное окно лицея.
А собаку отпустил: и она, простояв с ним около минуты, убежала, куда глаза глядят.
Александр Илья и Степан Богданович, ожидающие Никитича на ступеньках, невольно переглянулись, будто провели в этом здании всю жизнь.
XXXXXI
Мы шныряли по гулким стенам,
Холод ночи касался тел.
Кровь уже не сочится по венам
С той поры, как мой друг опустел.
Бульбы пытался на ходу сочинить стишок, чтобы развеселить одинокую толпу, собравшуюся в Овальном. Но выходило либо нечто зловещее, пугающее, либо безумно глупое, несмешное и грустное.
Он сел между мной и Прохором.
«Из столовой все тоже разошлись. Вы хоть одного преподавателя заметили?».
Ушли все.
Комиссар, весело подхватив за ручку директора, ушли около часа назад. Остальные ушли так же скоропостижно, ничего не сказав своим ученикам. Нас, словно ненужные игрушки, оставили в незакрытой картонной коробке на улице.
И любой прохожий может взять их себе поиграться.
Младшие курсы, еще совсем дети, постоянно плакали и просились домой. А старшие, заботливые родители, успокаивали и кормили тем, что смогли найти в пустой столовой.