– Ты уже поступала так раньше, с другими? – требовательно спросил он.
– Конечно, нет! – Она страшно удивилась, обернув к нему свое разрумянившееся от ветра и пылавшее от решимости лицо.
– Так я и думал! Я знал, что ты именно так и ответишь! – произнес он, расстегивая пуговицы ее жакета и увлекая Лили в маленькую спальню, где ее ждала готовая для любви постель.
Приподняв юбку, Каттер стянул с Лили трусики. На ней были еще пояс и чулки: между верхом чулка и нижним краем пояса виднелся светлый треугольник спутанных волос. Он нагнулся к ее промежности и, вынусув язык, принялся медленно лизать сомкнутые губы. Лили невольно вскрикнула.
– Молчи, дорогая! – прошептал он, на этот раз проникая немного глубже: губы раскрылись, и он ощутил внутри влагу. Теперь его язык начал безжалостно двигаться вверх-вниз, словно ненароком задевая при каждом «путешествии» ее клитор. Ноги Лили раздвинулись настолько широко, насколько позволяли натянувшиеся на коленях чулки. Спина ее выгнулась, рот открылся, дыхание участилось; она вся напряглась, следя за движением языка, который – она поняла это в угаре страсти – ничто в мире не заставит остановиться. Она приподняла бедра, чтобы стать для него как можно доступнее, прижала его голову к своему лобку, но Каттер не разрешил ей этого. Командовал всем он. Он был ее господином и держал в неподвижности, упершись локтями в кровать: он вынимал язык и ждал, пока она не начинала жалобно хныкать, просить, молить сперва тихо, потом в полный голос, и лишь тогда входил в нее языком так глубоко, как только возможно, входил до самого основания, чтобы тут же выйти, задев клитор. Он не переставал делать это до тех пор, пока она не вскрикивала, и остановился, когда она замолчала.
– Ну, ты принадлежишь мне? – потребовал он ответа.
– Да, я принадлежу тебе.
– И будешь, должна будешь принадлежать мне вечно, да? И ничто не сможет этого изменить?
– Никогда. Ничего. Никто.
– А теперь почувствуй меня, – приказал Каттер.
Она положила руку на его член. Он был таким же твердым, как в тот первый раз, когда Каттер днем раздел ее в комнате.
– Вчера вечером, когда я впервые тебя увидел, – прошептал он жестко, – мой член тут же встал. И стоял все время, пока мы вели этот светский разговор. Во сне, после нашей встречи, я кончил. И еще раз, когда проснулся утром и думал о тебе. Пришлось зажать его рукой. Он был такой твердый, что мне было больно. А сейчас я хочу кончить тебе в рот.
– Да, – прошептала она. – Да. О, да…
Каттер и Лили рисковали так, как не стал бы рисковать ни один разумный человек. Одетые, они заходили в телефонную будку и занимались там любовью: пока Каттер одной рукой придерживал дверь, другой он, не расстегивая брюк, тер свой твердый, как скала, член об ногу Лили, дожидаясь, когда она кончит, с трудом удерживаясь, чтобы не закричать. А в это время их за аперитивом ждали и не могли дождаться Зэкари и ничего не понимавшая девушка Каттера, которую он же пригласил на семейный ужин. Или являлась к нему в офис, когда он начал работать на Уоллстрит, и, пока секретарша Каттера обедала, он становился коленями на ковер, а она садилась на кушетку, откинув голову и закрыв глаза: медленно, одними лишь пальцами, смоченными ее же влагой, он доводил ее до сокрушительного оргазма, ни на секунду не спуская глаз с ее искаженного гримасой страсти лица.
Часто (так часто!), когда они были не у него дома, Каттер не позволял ей притрагиваться к нему, не обращая внимания на ее мольбы. Он испытывал самое настоящее наслаждение, сдерживая исполнение своего собственного желания, создавая ситуации, когда бы она могла кончить, а сам он нет. Лили вообще перестала надевать трусики. Она никогда заранее не знала, соизволит ли он взять ее по всем правилам, а Каттер никогда ее об этом, не предупреждал.
Иногда он небрежно брал ее за локоть на какой-нибудь вечеринке и не спеша, в характерной для него манере, сопровождал в ванную. Заперев дверь, он велел ей ложиться на коврик, а сам, не раздеваясь, поднимал ее широкую юбку, опускал голову между раздвинутыми ногами, грубо сосал ее губы до тех пор, пока она не кончит, и тут же уходил. В следующий раз, на другой вечеринке, он уводил ее от гостей, запирал в ванной, расстегивал ширинку, вынимал член, входил в нее, поглощенный только самим собой, и моментально кончал, не желая подождать, когда у нее наступит оргазм. Он выходил из ванной первым, а потом целый вечер следил за тем, как она двигается по комнате, мокрая под платьем (он знал это!) не только от его спермы, но и от собственного неутоленного желания, при этом с успехом изображая для посторонних полную безмятежность, если только ей удавалось не встретиться с ним глазами.
Во время антрактов на бродвейских мюзиклах, пока Зэкари торчал в очереди за лимонадом, они забивались куда-нибудь в дальний угол и стояли там, даже не глядя Друг на друга.
– Я хотел бы сосать тебя, – шептал он, – медленно, так медленно. Целый час. – И он облизывал большой палец, упираясь им в середину ее ладони. – Но чтобы ты все это время не кончала.
Он запускал руку под накидку ее вечернего декольтированного платья, вынимал одну грудь и держал ее в своей ладони, проводя мокрым пальцем по соску. Она сразу же кончала, сотрясаемая быстрыми поверхностными спазмами, от которых еще ярче разгорались ее глаза, но кончала только наполовину, как он и предполагал, так что все второе действие она сидела в страстном ожидании продолжения, боясь до него дотронуться.
Лили перестала пользоваться губной помадой, уверив мужа, что у нее начинается аллергия; в сумочке она постоянно носила с собой небольшую щетку для волос, флакончик духов и тщательно сложенные в виде тампонов салфетки «Клинекс». При себе у нее имелись небольшая дорожная зубная щетка и миниатюрный тюбик зубной пасты, которыми они оба пользовались, когда бывало возможно. Если же им не удавалось добраться до ванной комнаты, то, присоединяясь к остальным, тут же наливали себе коньяку. Они одинаково сходили с ума от вожделения, однако не настолько, чтобы не понимать, что от них не должен исходить запах секса.
Мало-помалу Лили пристрастилась к тому, что удовлетворение наступает не сразу, а растягивается надолго, получая наслаждение от неведения, что именно позволит ей Каттер при их очередной встрече. Как бы сильно он ее ни мучил, она никогда не искала для себя отмщения, каждый час тая и трепеща от неутоленного желания, особенно одеваясь для очередного званого вечера, на которые их обоих приглашали, поскольку Каттер быстро вошел в круг тех людей, с кем в этот весенний нью-йоркский сезон Эмбервиллы виделись чуть ли не каждый вечер. Дошло до того, что стоило ей положить ногу на ногу – и она тут же испытывала короткий оргазм.
Под разными предлогами Лили почти целиком забросила всякую благотворительную деятельность в комитетах, где она состояла, отказывалась от любых встреч и ленчей, чтобы иметь возможность бежать к Каттеру по первому его зову. Он мог, добираясь на метро с Уолл-стрит и обратно, все же провести с ней днем около часа: это время стало единственным, когда они голыми лежали в кровати. Однако он жестоко дозировал этот их единственный час удовольствий, ссылаясь на ленчи, на которых обязан был присутствовать. На самом же деле он явно предпочитал их сопряженные с неизменным риском встречи на людях постельному комфорту. Предпочитал, потому что тогда мог чувствовать свое превосходство над ней – ведь ему бывало достаточно просто притронуться к ее локтю, чтобы увести от остальных, особенно когда в их число входил сам Зэкари.
Иногда Каттер нарочно становился совсем рядом с Лили, блистающей королевскими шелками, сверкающей драгоценностями, играющей своими рассыпавшимися по спине волосами (теперь она носила их только так), добрых полчаса беседуя с Зэкари о каких-то скучных делах и прекрасно зная, что все это время она только и ждет от него сигнала. А он, даже не извинившись, переходил к другому собеседнику. То были самые лучшие моменты, самые лучшие вечера, когда он лишал удовольствия их обоих и, в лучшем случае, мог на прощание коснуться губами ее щеки, сознавая при этом, что в любой миг, стоило ему только моргнуть, имел полную возможность заставить жену своего брата опуститься на колени у своих ног, чтобы принять его жадными губами.