Толпа ревет в ответ, и этот рев похож на рокот тысячи басовых барабанов. Разочарованный, я быстро хватаю винтовку и вглядываюсь в окуляр оптического прицела. Вот я поймал в его перекрестье молоденькую монашенку. Она падает, извергая нереальные фонтаны крови. Мое лицо раздувается у нее перед глазами до натуральных размеров, и она целует меня, проталкивая язык сквозь мои плотно сомкнутые губы.
НЕПЛОХО ПОТРУДИЛИСЬ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ
– Да они ни слова не слышат из того, что ты тут орешь! – говорит мне Ид, врываясь слева в поле моего зрения. – Боже! Какой тут дубарь стоит!
В сущности, она права, но мне насрать. Я генерирую внутри себя «тум-мо», психическое тепло тибетских лам. Мне совсем не холодно. От меня можно даже прикуривать.
– Каждое слово, сказанное тобой, отслеживается и глушится «Анти-ситуационистским комитетом» М16 при помощи новейшей электронной технологии, известной под названием «Негативный звук», – поддразнивает меня Ид.
(Эту чудовищную женщину, несомненно, сотворила подпольная группа французских биотеррористов. Они создали ее путем клонирования материала, соскобленного с плевка, высохшего на асфальте.)
– Они не услышат ничего из того, что ты говоришь.
– Я люблю Большого Брата.
– А я-то его как люблю!
Я догадываюсь, что Ид носит трехслойные контактные линзы с воздушной оптикой, которые позволяют видеть вещи, невидимые невооруженным глазом.
– Ты весь кайф сейчас пропустишь, – говорит она и фокусирует свой телескопический взгляд на толпе. – Они ждут Конца Света. Через пятнадцать минут кончатся девяностые. Кончится все. Для них, по крайней мере.
– Тащусь от технологии, – говорю я вполне искренне и смотрю в дверной проем, за которым в величественном зале бушует последняя и самая крутая вечеринка Эры Рыб.
ВСЕ ХОРОШЕЕ РАНО ИЛИ ПОЗДНО КОНЧАЕТСЯ!
На экране проецируются некоторые из последних разворотов Ид для журнала «Хелло!», увеличенные до таких чудовищных размеров, которым позавидовал бы и Адольф Гитлер.
Вот она, в красном платье от Рея Кавабуко, смачно вкладывает крошечную жареную перепелку в открытый ротик своего старшего сынишки. Вот она неловко обливает своего бывшего дружка шампанским, вращаясь с ускорением в семь «же» на центрифуге центра предполетной подготовки НАСА. Вот она, в сверкающем наряде, в роли Единой Теории Поля, распятая на модели атома в последней сцене мюзикла Эндрю Ллойд Вебера по бестселлеру Стивена Хокина «Краткая история Времени». А вот она (этот снимок принес ей миллионы) страстно целующая взасос пациента в терминальной стадии СПИДа в госпитале в Бангкоке.
– Тебе не кажется, что это уж чересчур? – спрашивает она нервно.
– Ты выглядишь шикарно, милая! – отвечаю я.
– Даже там, где я справляю большую нужду на могиле Матери Терезы?
– Это вообще охуительно, – заверяю я ее. – Личфильд сам себя превзошел.
– Ты и правда так думаешь? – переспрашивает она, просияв. Я всегда знаю, чем ее покорить.
– Ну, конечно, – говорю я. – Я имею в виду – посмотрим правде в глаза, по крайней мере, это не…
Мне даже не приходится заканчивать фразу. Мы оба улыбаемся, припоминая тот самый злосчастный фотодневник работы Тамары Бекуит, в котором было запечатлено участие Ид в благотворительном бале в пользу «Ассоциации против истребления детенышей тюленей», организованном ее сыном и норвежским министерством культуры.
– Я знаю, о чем это ты! – брякнула Ид, испортив все волшебство мгновения.
Я вновь фокусирую свой телескопический взгляд на рекордно огромной толпе и пытаюсь представить себе, как она выглядит в объективе спутника-шпиона, в задачу которого входит поставлять таблоидам фотографии Ид, вашего покорного слуги и моря человеческого мусора, которое бушует у нас под ногами. С высоты геосинхронной орбиты, с расстояния тридцати девяти тысяч миль, эта бушующая биомасса, наверное, кажется гигантским головоногим моллюском, с трудом втиснувшим свои щупальца в узкие улицы Лондона. Как невелико расстояние от фанатизма до фантасмагории! Я трепещу от глубины собственного прозрения, но затем, взяв себя в руки, сосредотачиваю свой взгляд на карлике в красном плаще, точь-в-точь как в романе Дафны дю Морье.
ИЗУМИТЕЛЬНЫЙ ДЕНЬ
Словно прочитав мои мысли, Ид включила режим случайного переключения каналов. Плоский жидкокристаллический дисплей фирмы «Филипс» замигал как сумасшедший: чудовищные фотографии с показов осенних коллекций в Париже сменяли друг друга. Приз за отказ идти на компромисс даже с простейшими принципами цивилизованного общества следовало бы, несомненно, вручить дизайнеру Клаусу Шреку, представлявшему движение «Неоантинацистов – Радикальных Борцов за Права Животных», который укрепил свою репутацию enfant terrible[2] тряпичного бизнеса, выпустив на подиум uberwaif[3] по прозвищу «Маленькая Никита» в паре бриджей в обтяжку, пошитых из хорошо выделанной кожи Наоми Кемпбелл. После чего уже было нетрудно догадаться, что Шрек и таинственный международный террорист и серийный садист-убийца, получивший кличку «Джек-Скорняк» – это одно и то же лицо. Схваченный полицией пяти стран посреди брызг шампанского и вспышек папарацци, он крикнул на прощание репортерам, что сразу по выходу из тюрьмы вновь примется обличать мучителей братьев наших меньших.