– Неважно, на какой оно руке, – отмахивается Марвин. – Важно, что оно делает.
Я выжидающе смотрю на него.
– Попробуешь угадать?
– Нет.
– Зачем ты в этом халате притворяешься дурочкой? – спрашивает он. – Ты же не думаешь, что мы поверили, что вы пришли пешком?
Я смотрю на него во все глаза и спрашиваю:
– Что оно делает?
– Если эту горошину долго растирать в нужном направлении и с нужной силой, она может усилить сексуальную мощь на тысячу процентов.
– Сексуальную мощь?
– Да, – гордо заявляет Мартин. – Миллионы людей тратят миллиарды долларов в год на дурацкие маленькие таблеточки и не знают, что у каждого из них есть своя собственная таблетка. Прямо под рукой, – он поднимает правую ладонь. – Буквально.
Я безучастно смотрю на него.
– Ладно, может, тебе плевать на секс, но у меня есть лекарства!
Я продолжаю безучастно смотреть. Патрисия продолжает писать что-то в книжечке левой рукой.
– Я изобрел лекарство от двух видов рака! – хвастается Марвин. – Не смотри на меня так.
– От какого именно рака?
– Разумеется, от лейкемии. И, возможно, от пары лимфом.
При слове «лейкемия» я вспоминаю Лансдейл Круз. Она говорит, что болеет ей, но она лжет. Лекарство от вранья уже придумано.
– Если бы я остался в реальном мире, – продолжает Марвин, – я сидел бы в какой-нибудь вшивой лаборатории, слушал бы какого-нибудь кретина из ассоциации фармацевтов и никогда ничего не открыть. Слишком много можно заработать на болезнях.
– Но вы не возвращаетесь?
Марвин смеется. Смеются даже его волосы. Так и слышу тихое старческое хихиканье.
– Значит, лекарство вечно будет валяться тут, хотя больные там?
– Я бы не сказал, что оно будет валяться.
Патрисия бормочет что-то себе под нос и продолжает писать. Мы оба оглядываемся на нее, и она замолкает.
– Вы сказали, что открыли два органа, – начинаю я. – А какой второй?
Марвин серьезно меня рассматривает.
– Вы мне не доверяете? – спрашиваю я.
– Ты постоянно повторяешь, что тебе надо домой или хотя бы позвонить сестре. Ты постоянно врешь. Ты не заслужила моего доверия.
– Я скучаю по сестре, – отвечаю я. Это не ложь.
– Со временем она про тебя забудет. Все забывают. Никто не помнит меня. Никто не помнит Патрисию.
Я думаю: «Мужчина из куста помнит Патрисию». В голове звучит голос Патрисии: «Мужчина из куста?»
– Станци, ты гений, ты в курсе? – спрашивает Марвин.
– Да.
– Иначе ты бы сюда не попала.
– Ясно.
– Тогда скажи, что такого важного ты делаешь в своей лаборатории?
– Я препарирую животных. В основном лягушек.
– Как необычно.
– В лягушках нет ничего необычного. Они просто мертвые.
– Ты просто обязана делать хоть что-то еще, а не просто препарировать лягушек, как тупая девятиклассница.
Голос Патрисии в моей голове сообщает, что Марвину можно доверять. И я рассказываю:
– Мне кажется, что в человеческом теле есть орган, способный избавить человека от чувства вины. – Волосы Марвина привстают, подаются ко мне и слушают секущимися кончиками. – Думаю, его, как и вашу железу для сексуальной мощи, скрывают от нас, потому что…
– Потому что вина – движущая сила реального мира, моя дорогая. Очень точно. Как и секс. Ты в курсе, что даже врачей в университетах до сих пор не учат, как выглядит клитор целиком? Мы рисуем на схемах лишь крошечный кусок огромного, потрясающего органа. Это все равно что рисовать руку как культяпку без пальцев. Как ты думаешь, почему так происходит?
Я молча смотрю на него, не зная, что ответить. Мне не хочется обсуждать такие вещи с Марвином.
– Это просто еще один способ управлять нами, дорогая. Особенно вами, женщинами. О боже, давайте контролировать этих истеричек!
Его волосы вопят, как те самые истерички: «О боже! О боже!! О боже!!!»
========== Лансдейл Круз — вечер четверга — новая миссис Круз ==========
Никого больше не осталось. Мои друзья Станци и Густав разбились на вертолете. Моя другая подруга Чайна внезапно самовозгорелась у себя во дворе. Мужчина с телевидения после второго интервью попросил моей руки, но я отказала.
На самом деле со всеми все в порядке, Станци и Густав не разбивались, а Чайна не могла самовозгореться, потому что это бред и выдумки. А мужчина из новостей не просил моей руки, но я сказала «да». Только он вряд ли услышал.
Мистер Круз отправился на поиски новой миссис Круз. Я слышала, потому что она некоторое время назад позвонила по домашнему телефону и очень извинялась, что опаздывает на свидание. Она просила меня сказать ему. Я этого не сделала.
Чайна не отвечает на звонки, а Густав и Станци улетели туда, где их настоящий дом. У меня есть визитка тридцатидевятилетнего мужчины с телевидения. Там лос-анджелесский номер телефона. Я нашла в интернете код его мобильного, и он зарегистрирован в Огайо. Я-то думала, почему он ведет себя как калифорниец? Оказывается, он из Огайо.
У него такой вид, как будто он очень давно неправильно питается. И ему, наверно, много лет никто не делал массажа. У него глупая улыбка и слишком много геля для волос. У него такой вид, как будто ему не хватает любви. Мы просто созданы друг для друга.
Всю ночь я оставляю на себе порезы и прижигаю их сигаретами, а потом принимаю ванну из соленой воды. На самом деле я иду в «Хилтон».
========== Чайна Ноулз — вечер четверга — Fuenteovejuna ==========
– Алло, – речь Айриника Брауна течет плавно, как прогноз погоды в солнечный денек. – Алло, – повторяет он.
Я чувствую, как по кругу выворачиваюсь: рот, язык, зубы, надгортанник, пищевод, желудок, двенадцатиперстная кишка, тощая кишка, подвздошная кишка, слепая кишка, толстая кишка, прямая кишка, анус. Я пренебрегаю выделительной системой, она мне не нужна. У меня есть желчный пузырь, полный желчи. Где-то там должна быть моя печень, но сейчас она мне не пригодится. Мне не нужно ничего фильтровать.
– Эй-Джей, это ты? – спрашивает он. – Ты что, в туалете? Звучит отвратительно.
Я изменяю голос, думая о Лансдейл и о том, как легко она врет. Я включаю ее в свою пищеварительную систему, вывожу орган Лансдейл наружу и говорю:
– Хочешь мясца? Тут у меня девчонка хочет.
– Хватит врать, Эй-Джей, у тебя не будет девчонки, даже если ты ей заплатишь.
– Она в отключке, братан.
– Кто говорит? – спрашивает он.
– Когда они в отключке, с ними легче. А то вырываться начинают.
– Вы не туда попали, – произносит он и вешает трубку.
Я осматриваюсь и включаю плойку в розетку. Как только она достаточно нагревается, в комнату стучит мама и велит мне выходить. Мне хочется ответить: «Откуда выйти, мам? Из кишечника? Из собственного рта?» Но я выключаю плойку и спускаюсь.
Мама надела поверх черного латексного костюма халат и попросила подвальных гостей уйти. Папа уже в кровати, потому что завтра ему надо куда-то лететь по работе. Мама усаживает меня за кухонный стол и говорит, что ей сегодня звонили из полиции по поводу предупреждений о бомбах.
– Они думают, что это ты.
– Это не я.
– Но ты знаешь, кто это? – спрашивает мама.
– Это никто.
Мама вздыхает и затягивается электронной сигаретой. Она похожа на робота в халате: черный блестящий корпус, красный огонек зарядного устройства.
– Но кто-то же их посылает. Не может же школа слать предупреждения сама себе.
– Может и шлет, – замечаю я. – Хотя бы метафорически.
Мама смотрит на меня с натянутой обеспокоенной улыбкой.
– Может, это как «Fuenteovejuna», – продолжаю я.
– Фуэнте-что?
– «Fuenteovejuna». Ну, пьеса про испанский город. Пятнадцатого века.