– У умных людей часто проблемы с социализацией. Это в нас заложено.
– В нас?
– У тебя проблемы с социализацией, у меня проблемы с социализацией, дальше что?
– Дальше то, что мы с тобой не мерзкие.
Густав берет минуту на размышление:
– Сложно привыкнуть, столько новой информации.
– Мы с самой первой минуты здесь начали врать, – напоминаю я. – Они нам не доверяют.
– Врать начала Патрисия.
– А потом и мы.
– Я просто решил подыграть.
– Может, мы не такие умные, как думали, может, нас легко свернуть с пути истинного, уж не знаю, но мне здесь не нравится. Я тут всего полдня, и мне уже не нравится.
Гэри свистит нам, как собакам. Пора допрашивать гениев.
– Расскажу им о тревогах, – решаю я.
– Я расскажу им, кто присылает предупреждения, – решает Густав.
Я глубоко вдыхаю:
– Густав, ты же не можешь знать наверняка. У тебя недостаточно научных фактов.
Мы идем к зданию столовой. На ходу Густав касается моей руки. Я отстраняюсь. Сегодня я какая-то дерганая. Я хотела прилететь сюда, но теперь не хочу здесь находиться. Густав хотел прилететь и вернуться, а теперь хочет остаться. Мы пара запутавшихся в себе новоприбывших.
– Это Чайна, – заявляет Густав. – Я ей не доверяю.
Хорошо, что мы не держимся за руки.
– Откуда ты берешь сведения? – ору я. – Ползаешь с насекомыми?
Густав ошеломлен. Кажется, я никогда еще на него не орала.
– Чайна твоя подруга! Мог бы и получше ее знать!
Густав останавливается у самого здания и опускает голову:
– Прошу прощения. Ты права.
– Она умнее, чем весь этот умный город! – продолжаю я.
– Иногда я завидую ее умению находить слова, – признается Густав.
– Неправда. С ее словами тебе передалось бы и ее невезение, и тебе бы никто не верил. Если бы ты научился находить слова своим собственным способом, тогда все могло быть иначе. А Чайна никогда не победит. Она может только глотать себя.
– Ты же знаешь, что произошло?
– Знаю.
– Как думаешь, она когда-нибудь оправится?
– Кто из нас когда-нибудь оправится?
– Не знаю, – отвечает Густав.
– Она рассказывала тебе про Фуэнтеовехуну?
– Нет.
– Когда вернемся, расскажет.
– Что значит, «когда вернемся»?
Внутри несколько комнат. Похоже на церковь без бога. В одной комнате с нами сидят еще шестнадцать человек. Среди них и Марвин, наконец отнявший руку от гипотетического местонахождения органа вины. Среди них Гэри в облаке самодовольства. Имен остальных я даже не слышу: они представляются названием своей науки и местом, где они ее учили. «Физика, MIT. Биология, UCLA. Музыка, Беркли. Нейробиология, Пенсильванский. Право, Гарвард. Поэзия, Нью-йоркский. Экономика, Йель. Абстрактная живопись, Королевский колледж искусств, Лондон. Архитектура, Корнелл. Шеф-повар, Culinary Institute Lenôtre. Математика, Стэнфорд. Психология, MIT. Философия, Гарвард. Ботаника, Тринити. Астрономия, Кембридж. Химия, Корнелл». Наверно, это все должно было нас впечатлить. Я не впечатлена. Густав, наверно, тоже.
Потом они спрашивают нас, как мы живем. Мы рассказываем, что не смотрим телевизор, хотя большинство смотрит и это не так уж плохо, хотя по большей части ужасно. Мы говорим, что нам плевать на моду и культуру, и в доказательство я показываю на свой халат. Мы рассказываем о войнах, в которых сражаемся, потом я рассказываю о войне в Конго, и им, кажется, неинтересно. Также их не интересуют мексиканские наркокартели и войны на востоке. Кто-то из них фыркает, когда Густав упоминает Сирию, и им совершенно плевать на цунами, ураганы и землетрясения. Даже на катастрофу с ядерным реактором плевать. Они расспрашивают нас про интернет. Густав отвечает, что там много информации и это вообще чудо. Я добавляю, что от него бывает больно и там куча порнографии. Комната смеется. Все просто животики надрывают.
– Разве у вас здесь нет интернета? – спрашивает Густав.
– Мы сами себе интернет, – отвечает Гэри.
Комната снова разражается хохотом. Смеются даже стены. Светильники позвякивают в такт.
– Ну… – Густав старается тщательно подбирать слова. – Вы же не можете знать столько, сколько знает интернет.
Нас с Густавом подбрасывает и начинает швырять в разные стороны, как шарики для пинг-понга в автомате. Мы в прыгающем доме гениев. Шестнадцать местных жителей остаются на стульях, но нас швыряет и подкидывает, впечатывая то в пол, то в стены, то в потолок, пока они не отсмеются. Летя от стены к стене, я ловлю себя на желании препарировать их всех. Найти у них печень. Высушить их. Жаль, что я не взяла с собой книгу «Как общаться с людьми, которых терпеть не можешь», которую мама с папой подарили мне на Рождество.
Когда мы приземляемся, по лицу Густава течет кровь. Он обмакивает в нее палец, чтобы проверить, кровь это или пот. Оказывается, и то, и другое. Я достаю из кармана халата салфетку, осторожно вытираю ему лоб от толстого слоя пота и прижимаю салфетку к маленькому порезу над его правой бровью.
Они расспрашивают нас про школу. Мы рассказываем о тревогах.
– Каждый день? – спрашивает один из них. – Тревога звучит каждый день?
– Да.
– И вы выходите наружу?
– Да, – отвечает Густав.
Я вспоминаю, как он стоял под черным орехом. Вспоминаю, что мы с ним – живучие сорняки. Я рассматриваю шестнадцать ученых и не знаю, кто они.
– Нам приходится выполнять тесты снаружи, – рассказываю я. – Даже когда идет дождь.
– Это же просто вода, – удивляется Марвин.
– Вы наверняка хорошо справляетесь, – говорит другой. – Вы оба достаточно умны.
– Но тесты нужны не нам, – замечает Густав. – А им.
– Для оценки, – добавляю я.
В моей голове звучат мысли Густав: «И сейчас нас тоже оценивают».
– Кто вас оценивает?
– Компания, – отвечает Густав.
Шестнадцать взрослых сверлят нас глазами. Мы отвечаем тем же. Потом один из них нажимает кнопку в кресле, и между нами и ими опускается стена.
Голос Густава в моей голове произносит: «Наверняка они по-прежнему нас видят. Сидим смирно».
– Хорошо, – отвечаю я.
«Ты слышишь мои мысли?» – спрашивает Густав у меня в голове.
«Да», – думаю я, но он не слышит, и я шепчу:
– Да.
Он, похоже, встревожен, так что я добавляю:
– Не волнуйся. Особо рыться не буду.
Мы спокойно сидим три минуты. Густав мысленно разговаривает со мной. Он думает: «В этих людях нет ничего исключительного, они просто трусы».
Я хочу спросить Густава про горючее, но сквозь загадочную гениальную стену нас наверняка услышат, так что я просто смотрю перед собой. Я складываю руки на коленях, как будто зашла сфотографироваться на документ. Мы ждем. В моей голове Густав рассказывает: «Кеннет сказал, что у моего полета будет миссия. Я не знал, какая именно, но любая миссия лучше экзаменационной недели. Я думал, тут все будет иначе. Может, тут правда все иначе. Может, здесь наше место. Может, нет. Я пока не понял».
Стена со щелчком поднимается. Гэри стоит, а остальные пятнадцать человек по-прежнему сидят.
– Где вертолет? – спрашивает Гэри.
Прежде чем я успеваю что-то сказать, Густав отвечает:
– Мы разбились.
– Где?
– В трех днях пути отсюда. Не знаю, в какую сторону. Помните, мы сказали, что три дня шли?
– У вас не осталось никаких ран от крушения.
– Это деревья, – отвечаю я, вспоминая слома мамы. – Деревья спасли нас. Хотя я подвернула ногу, пока слезала, а Густав слегка ударился головой.
Густав потирает висок. Гэри оценивающе наблюдает.
– Первым делом надо найти вертолет, – говорит он. – Завтра же начнем поиски.