– А как же повторные экзамены? Мне же надо их сдавать!
– Их у нас тоже уже неделю или две не было.
– Как нас тогда оценят, если экзаменов не будет?
– Не знаю. Возможно, твой экзамен перед тобой, – он указывает на коробку с уликами.
Я пробегаю глазами по списку найденных вещей: лягушачья печень, гайки, красный пищевой краситель, презерватив, бейсбольный мячик, губная помада, язычок от кларнета, крошечные кукольные туфельки, засушенный цветок, медаль ветерана войны, купон на собачий корм, кораблик в крошечной бутылочке, носок, рукоятка от велосипедного насоса, мокрица, пробник теней для век, транспортир, вилка, лезвие бритвы, сигарета, карманный латинско-английский словарик, кассета с песнями Led Zeppelin, зубная паста, наконечник стрелы, ожерелье с кулоном в виде панды, пустышка, гель для рук, клочок бумаги со значком анархистов, кусачки для ногтей, мостик для виолончели, высохший бычий глаз, жвачка для рук… Я снова залезаю в огромную коробку, надеваю перчатки и роюсь в пакетиках. Где-то посреди коробки что-то блестит. Это маленькая буква С в серебряных блестках.
Я сажусь в автобус к Чайне и Лансдейл. Густав еще на футбольном поле с учителем физики, которая поставит ему оценку за вертолет, если только его увидит.
Когда автобус отъезжает, я вижу, что Густав сидит в кресле пилота. Сегодня понедельник, и я не вижу сам вертолет, для меня Густав просто парит в сидячей позе. Если это зрелище не убедит мисс Физичку, то ее ничто не убедит.
========== Чайна Ноулз — вечер понедельника — все они ==========
Меня зовут Чайна, и я пятистопный ямб на ножках, потому что после школы целый час читала сонеты. В автобусе Шейн садится с новым другом, с которым познакомился на уроке права. У него радостный вид. Никто не знает, что внутри он ящерица. И никто не знает, что он мой. Мы решили не разглашать это.
Вчера вечером мама зашла на наш сайт переживших травмы и спросила сообщество, как она может мне помочь. Я не смотрела, что ей ответили, но сегодня она дважды писала мне сообщения, что любит меня, и это не кажется мне слишком навязчивым. Мы никак не можем решить, стоит ли рассказывать папе, когда он вернется. Я сказала, что не хочу, чтобы он после этого как-то иначе на меня смотрел.
– Он не будет!.. – возмутилась мама.
– Все они…
Мы решили потом обсудить это еще раз.
Мы с Лансдейл и Чайной сидим у меня в подвале; теперь половина подвала – это комната Шейна, а другая – все остальное. Я говорю, что сегодня у меня нет новых стихов.
– Но у тебя всегда есть новые стихи! – удивляется Лансдейл.
– А у тебя всегда длинные волосы.
– Это все моя вина! – подает голос Станци.
– Ладно, хорошо, – сдаюсь я. – У меня есть один стих.
Я по привычке отдаю его Станци, но вспоминаю, что сейчас ей хуже, чем мне, забираю листок и читаю сама.
Как понять, настоящая ли твоя жизнь
Если ты просыпаешься,
И в комнате нет ни мартышки набитой,
Ни свитера, что хранит память позора,
И ты ничего не боишься,
Потому что тебе кто-то верит,
Возможно, она настоящая.
Если ты идешь спать
И уже не боишься проснуться,
И уже не боишься того, кто тебя опозорил,
И уже не боишься признаться,
Потому что тебя кто-то любит,
Значит, точно она настоящая.
Я дочитываю стих, и мы решаем навестить мужчину из куста – Кеннета. Подходя к его дому, мы слышим музыку. Но не успеваем мы разглядеть, кто играет, как он хватает меня и затаскивает в куст. Там он дает мне три стиха. Моих стиха. Не знаю, откуда они у него.
– Они хороши, – произносит он. – В них ответы.
========== Станци — утро вторника — я ползу сквозь ==========
Сегодня вторник, и я вижу стоящий на футбольном поле вертолет Густава. Я решаю не ходить на классный час и иду к нему. Вчера мы ходили в куст навещать Кеннета и Патрисию. Мы рассказали им, что чувствуем друг к другу.
– Мы решили любить друг друга, – сказал Густав.
– Мой врач не рекомендует таких шагов, – добавила я, – но иногда врачи ошибаются.
Густав стоит на футбольном поле с учительницей, и она по-прежнему не видит вертолета.
– Он совсем как новенький, – замечаю я.
– Я натер его воском, – отвечает Густав.
– Очень красиво.
Мисс Физичка, кажется, заинтересована. Думаю, она допускает существование вертолета. И правда хочет его увидеть.
– Покажи, где хвост, – просит она меня.
Я показываю.
– Покажи альтиметр, – просит она.
Я поднимаюсь в кабину и смотрю на приборную панель. Я помню, что под альтиметром написано «ALT», но на всякий случай уточняю:
– Он ведь подписан «ALT», да?
– Да.
Я показываю, где он.
– А где рычаг тангажа? – спрашивает мисс Физичка. Я пожимаю плечами:
– Я же не пилот.
Густав залезает в пассажирское кресло и показывает:
– Вот рычаг тангажа, вот датчик масла, а часть горизонтального стабилизатора пришлось снять во время последнего полета, чтобы не было перевеса.
Перед учительницей физики парят в воздухе два выпускника, и она все равно никак не может поверить.
Я иду по коридору с запиской об опоздании в руках и прохожу мимо открытых дверей классов. В одном классе изображают суд. В другом наполняют пробирки подозрительными жидкостями. В третьем во что-то режутся на доске. В четвертом пишут пьесу для средней школы. Пьеса о том, как быть хорошим парнем.
Когда я наконец дохожу до класса биологии и пробираюсь мимо мертвых заспиртованных лягушек, передо мной оказывается моя коробка улик. Ее перемотали толстой упаковочной лентой. Моего планшета не видать. Я оглядываюсь в поисках мистера Биолога, но его нигде нет. У стола не стоит его портфель. Его халат висит на крюке у дверей. Я остаюсь наедине с лягушками.
Я делаю вид, что одна из них – мама, а другая – папа. Мы разговариваем о Рути, моей мертвой сестре. Говорим о том, что она так и не узнала, кто такой вомбат. Я говорю, что была плохой старшей сестрой. Мама по большей части рыдает. Папа уверяет, что я была отличной сестрой:
– Помнишь, как ты учила ее заплетать маме косы?
Я открываю шкафчик и ищу салфетку для мамы-лягушки, а то ее слезы скоро перельются через край банки с формальдегидом. Но в шкафчике лежат тесты. Только бланки с ответами. Тысячи крошечных точек. Десятки тысяч букв. Я встаю перед шкафчиком на колени, выкладываю бесконечные стопки бланков и кладу на пол. Шкафчик глубиной метра три. Шириной тоже. Я выкладываю все его содержимое. Меня бросает то в жар, то в холод. В его задней стенке есть дыра. Я ползу сквозь нее. И падаю в какую-то шахту.
– Вот вас и оценили! – говорит директор, когда я приземляюсь в ее кабинет, в ее кресло, ей на колени. Вокруг высятся горы документов. Она жует крекеры с арахисовым маслом и просит: – Не говори никому, ладно? Мне нельзя арахис.
– Ладно, – я ерзаю у нее на коленях, чтобы нам обеим было не так неудобно.
– Как ты сюда попала? – спрашивает она. – С парковки?
Я показываю наверх:
– Из кабинета биологии. Там есть шкафчик…
– А, там.
– Я должна была каталогизировать улики.
– Расследование закончено, – отвечает директор. – Этот опасный мужчина понесет наказание.
– Мужчина? Опасный?
– Да, – она слюнявит палец и собирает им крошки от крекеров. – Он выставлен на газоне на всеобщее обозрение.
На главном газоне школы стоят кружком сто учеников. Это очень напоминает тревоги, но они закончились. В центре круга стоит Кеннет, опасный мужчина из куста. Ученики бросают в него что попало: страны и столицы, исторические факты, даты, имена, треугольники, круги, прямоугольники, инфинитивы, придаточные, уравнения, куплеты, лимерики, гипотезы, тезисы… Кто-то кидает водород. Радий. Ксенон.