Врач был всего-навсего один, у него были два помощника: один выполнял роль аптекаря, другой писаря. Прием проходил так: нам всем было приказано раздеться до пояса. Затем все выстроились в очередь к врачу, который сидел и каждого подходящего к нему спрашивал, что болит, требовал показать язык, иногда дотрагивался рукой до лба очередного больного. После этого он кричал по-латыни фельдшеру название лекарства. Дошла очередь и до меня. Так как я еще чуть-чуть помнил латынь и случайно знал название питьевой соды по-латыни, то я понял, что после осмотра мне был прописан порошок соды (Натрум бикарбоникум). Я, конечно, знал, что это «лекарство» дано мне лишь в качестве символического средства (впрочем, в аптеке едва ли было что-нибудь более существенное), а отнюдь не реального действующего вещества, я сразу же успокоился: никакого тифа у меня не было. Вскоре после приема лекарства с соответствующими отметками в ротной книге мы возвратились в роту. До обеда мы ничего не делали (что было, в общем, приятно). После обеда вместе со всеми отдохнули и пошли на занятия «словесностью», которые не казались столь обременительными, как строевые занятия. Наконец, и эти занятия окончились и мы предвкушали вечерний отдых — время приятного ничегонеделания, когда можно сходить на двор, повидаться со знакомыми из других рот и покурить «без паники».
Но вместо отдыха нас ожидало совершенно иное. Взводный громко выкликает фамилии, в том числе и мою. «Становись с винтовками!» — командует он. Нас вывели на двор, подравняли, скомандовали «смирно». Потом: «На плечо!», «К ноге!». Раза три повторили это упражнение для четкости. Затем: «На плечо!», «Правое плечо вперед, бегом марш!». Мы побежали к забору вдали двора. У самого забора команда «Кругом марш!» и мы побежали вновь через весь длиннейший двор. И снова: «Кругом марш!» и так далее. Мы побегали таким путем с полчаса, может быть и побольше. Короткая остановка и отдых. Потом опять: «На плечо! Бегом марш!» — и снова бежим, уже несколько утомленные. В таких упражнениях прошло около двух часов. Только тогда нас, вполне измученных и запыхавшихся, остановили, скомандовали «К ноге!», подравняли. После команды «Смирно!» взводный обратился к нам с краткой и выразительной речью, которая сводилась к следующему: «Не будете больше, сукины дети (далее, в духе времени, следовало известное добавление), ходить в околодок, если вам еще не пришла смерть». Иначе сказать, он настоятельно рекомендовал нам в дальнейшем без крайней нужды избегать околодка и врачей.
Действительно, по этой ли причине, или потому, что я вообще редко болею, я за время своей солдатской и курсантской службы больше никогда не записывался в околодок. Но, независимо от моего здоровья, я не могу сейчас не отметить, что такой достаточно жесткий и наглядный прием воспитания в данном случае был вполне уместен и подействовал весьма и весьма эффективно. Он напоминал известный прием подвыпивших хулиганов, намазавших одно место коту горчицей, так что ему, бедному, пришлось вылизать и съесть невыразимо отвратительную горчицу. Когда в дальнейшем мы сами стали воспитателями, применение этого метода в умеренной дозе приносило несомненную пользу.
Первый месяц службы в армии в то время, как многие еще помнят по собственному опыту, несмотря на новизну впечатлений, был в общем довольно скучен. Вместе с другими моими товарищами я тосковал этот месяц по Костроме, по родным и товарищам. К тому же давило однообразие: все по расписанию, начиная от подъема и до отбоя. Экстраординарных событий было мало. Одно из них, пожалуй, следует назвать. В 5-м запасном полку было решено создать студенческую роту. Хотя в нашей 8-й роте было и так много бывших студентов, в других ротах они были одиночками и их перевели к нам, одновременно переведя в другие роты не студентов.
Организация студенческой роты (мы поняли, для чего это делалось, лишь несколько позднее) произошла после одного знаменательного события. В один прекрасный день в середине апреля нам вдруг приказали отправляться на склад и получить обмундирование. Это означало, что наша подготовка закончилась и мы отправляемся на фронт. Вопреки ожиданиям, это известие, в общем, было радостно встречено в нашей роте. На фронте, казалось, не будет того убийственного однообразия, которое давило нас, молодых ребят, в роте. В арматурном списке за мной числились одни лапти и один брезентовый пояс. А тут вдруг нам выдали английские коричневые шинели и шикарные ботинки (трофейные из Архангельска). Правда, штаны и гимнастерки были нашенские и не больно видные, так как были сшиты из материала, близкого к мешковине. Мы, естественно, с удовольствием сдали свои лапти, оделись, как положено, в новое обмундирование, явно форся в нем. Мы стали даже как-то смелей ходить, как уже бывалые солдаты. Хотя перспектива отправки на фронт означала возможность быть вскоре убитым, это нас нисколько не смущало. Вместе с такой перспективой, даже заглушая ее, возникала перспектива более свободной жизни уже не в опутанной колючей проволокой казарме с часовыми на каждом шагу.
Около 12 часов дня нам приказали строиться, и мы с винтовками на плечо и с песнями в несколько возбужденном состоянии пошли в центр Москвы и выстроились на площади Свердлова недалеко от Малого театра. Совершенно неожиданно на трибуне появился В.И.Ленин. Мы даже не успели прокричать «ура!». Ленин произнес краткую речь, помнится, он указал нам на опасность для Советской республики белогвардейцев и призвал нас сражаться за Советскую Россию (впрочем, эта речь была опубликована). Мы прокричали «ура», выступил еще кто-то с краткой же речью, и мы отправились обратно в казармы, ожидать приказа об отправке на какой-либо вокзал для погрузки. Мы гордо прохаживались в своем новом обмундировании по двору. Солдаты соседних рот, лапотники, откровенно завидовали нашему брату. Кое-где в связи со скорым и несомненным отъездом шла бойкая мена ненужного в походной жизни барахла.
Дело шло уже к вечеру и казалось, что вот-вот раздастся команда: «Становись с вещами!» и мы пойдем на вокзал. Но вместо этого старшина вдруг объявил: «Кто студенты, запишись у меня!». Мы без всякой задней мысли и подозрений тотчас же выстроились около него и записали свои фамилии в список. Многие при этом думали, что умеющих красиво писать студентов назначат скоро ротными писарями, или каптерами (каптенармусами), а может быть, найдут им и другие важные должности, что нелишне во фронтовой жизни; но, эх вы, мечты, мечты!
Вскоре раздалась команда, которая нас привела в полное недоумение: «Студентам сдать обмундирование!» Как, почему? — раздалось со всех сторон. «Сдать, без разговорчиков!». Что поделаешь, на военной службе рассуждения в расчет не принимаются. «Это тебе не университет!» — говаривал нам не без намеков усатый старшина во время занятий. А мы-то, дураки, думали о синекуре. Итак, пришлось раздеваться и вновь надевать лаптишки и другое барахло, случайно не выброшенное пока. Не без труда и грусти надевали мы старые наши разодранные лапти. Придется завтра идти в цейхгауз, менять их на новые. Так и закончилась неудачей наша розовая мечта!
На другой день снова занятия. Снова потекла жизнь уже приевшаяся и надоевшая. Правда, она разнообразилась иногда событиями, которые нас несомненно развлекали. Надо сказать, кормили нас очень плохо: суп селедочный, но мы в котелке получали только «следы» селедки в виде ржавчины, плавающей сбоку. А каша была то чечевичная, то толбяная, да и той-то давали с «гулькин нос». И ходили мы, здоровые молодые люди, всегда голодными, не упуская никакого, даже самого маловероятного случая, чтобы чего-нибудь пожевать.
В таких условиях в воскресенье мы иногда получали отпуск. Тогда вместе с двоюродным братом Федосьем (с которым мы вместе росли в Солигаличе и который очутился в соседней роте, так как призван был в той же Костромской губернии) ходили вместе в гости в Москву к Вере Аполлоновне на Плющиху (Б.Трубный пер., д. 5). Вера Аполлоновна — жена (а может быть, бывшая жена, меня это тогда не интересовало) Н.А.Молодцова, родственника Феодосья и солигаличанина из Яйцова, была женщиной приветливой. Она была коренной москвичкой и, кажется, даже владелицей дома на Б.Трубном переулке. Конечно, в то время она уже жила в нужде и не могла нас угостить ничем особенным, но уже сама обстановка семейного уюта, чаепития из самовара с вкусными вещами и т. д. — все это привлекало нас на Трубный. Иногда мы даже у нее оставались и на ночлег на полу. После этого, правда, Вера Аполлоновна, наверное, дня три-четыре проветривала одеяла и подстилки после нас, зараженные вошью. Тогда мы были у нее в гостях всего лишь раза два-три, и я не могу, однако, не вспомнить приветливость Веры Аполлоновны с благодарностью.