Признаться, последний зачет я сдавал полностью «на халтуру». Дело было так. В воскресенье я прогуливался по Откосу и на обратной дороге шел мимо университета. Вижу — сидят несколько наших ребят и листают учебники политэкономии. Я узнал от них, что преподаватель почему-то назначил экзамен на воскресенье. Ребята говорят мне: «Пойдем сдавать!». Я говорю, что ровно ничего не читал. Они убеждают меня: «Это ничего не значит. Мы тоже читали только вчера вечером». Взял я учебник, смотрю: товар-деньги-товар и прочее. Надо читать, чтобы что-либо понять. Курса я, конечно, не слушал, как и все. Я не мог решиться идти на халтуру. И в это время вдруг подходит преподаватель, сравнительно молодой человек. Я решил послушать, как сдают и что спрашивает преподаватель. Нашли ключ от аудитории, подошли к ней, ключ не открывает дверей. Тогда я, как военный, пробрался вперед, осмотрел через щель замок, вижу, что замок сработал плохо. Я рванул дверь, она к общему удовольствию открылась и мы вошли. Я сел случайно на первую парту. Преподаватель посмотрел на нас и спрашивает крайнего товарища что-то. Он не знает. Тогда он спрашивает об этом же товарища с другого края. Он что-то пытается ответить, но неудачно. Тогда он обращается ко мне с этим же вопросом. Из слов предыдущего товарища я кое-что «усек» и бодро развил ответ предыдущего. Преподаватель воскликнул: «Ну, вот!» и перешел ко второму вопросу. Та же история: сначала спрашивает крайних с обеих сторон. Те не могут ответить. Тогда он обращается ко мне. Я что-то плету, но, видно, неправильно. Тогда преподаватель сам дает ответ на вопрос и заявляет: «Вот, вам, (указывая на меня), вам (на соседа справа) и вам (соседа слева) ставлю зачет, а остальные, пожалуйста, приходите еще раз». Здорово получилось, и к тому же совершенно неожиданно.
Так или иначе, первый год обучения прошел достаточно удовлетворительно. Я думаю, конечно, что мне как военному была сделана все же некоторая скидка, но все зачеты и экзамены налицо. Говорят, что первый курс самый трудный, и если его одолеешь, то дальше пойдет легче. Не знаю, для меня, пожалуй, наиболее трудным оказался второй курс.
Летом я все же съездил в отпуск в Пречистое, посмотрел, как живут родители и семья. А с осени снова занятия в штабе и в университете. Настоящим камнем преткновения на втором курсе была аналитическая химия. Там нельзя было ни халтурить, ни «соображать». Надо было отработать в полной мере качественный и количественный анализ, сдать контрольные профессорские задачи и прочее. Но прежде чем приступить к качественному анализу, мне пришлось пережить очень большое испытание.
Осенью 1926 года внезапно пришло предписание из Штаба округа о командировании меня (лично!) в Артиллерийскую академию на химический факультет. Командир дивизии Г.П.Софронов настоятельно потребовал, чтобы я ехал в Штаб округа для предварительных экзаменов. Дело было осенью. Я приехал в Москву и прежде всего зашел к своим друзьям — Володе Янковскому, преподававшему в то время в Высшей военно-химической школе химию отравляющих веществ. Кстати, упомяну, что Володя Янковский, уже давно умерший, не имея высшего образования, прекрасно овладел своим делом и далее предложил первым теорию токсофоров и ауксотоксов для характеристики структуры отравляющих веществ, подобно известной теории О.Витта хромофоров и ауксохромов для красителей.
Я был встречен Володей и другими знакомыми, проживавшими в общежитии Высшей военно-химической школы, более чем приветливо, и после долгих разговоров и рассказов мы все решили отправиться в ресторан поужинать. Я не мог предполагать, чем кончится этот ужин, и поэтому охотно отправился. На 9.00 назавтра в Штабе округа (на Всеволожском переулке) были назначены предварительные экзамены.
Ресторан, в который мы пошли (ближайший, в то время и речи не было о каких-то очередях), располагался во втором этаже здания, выходившего на площадь Храма Христа Спасителя (это здание сравнительно недавно снесли и теперь там просто лужайка). С одной стороны здания начиналась Пречистенка (Кропоткинская), с другой — Остоженка (Метростроевская). Мы очень хорошо поужинали, был разгар НЭПа и подавалось все, что требовали, причем готовили очень хорошо. После ужина В.Янковский по какому-то делу отправился домой, а мы с товарищами (не помню уже, кто был) остались посидеть за кружкой пива. Неожиданно ко мне подошли двое молодых военных, оказавшихся моими учениками на каких-то дивизионных или корпусных военно-химических курсах. Эти ребята предложили пересесть в их компанию, составлявшую человек 6. Мы, естественно, ничего против не имели и, пересев, заказали еще по кружке пива. Но так случилось, что через полчаса я был «вдрызг» пьян. Эти молодые люди, видимо, желая мне доставить истинно русское удовольствие, незаметно для меня подливали водку в мою кружку с пивом. Я заметил это слишком поздно, когда человеку уже «море по колено». Хотя ж еще ощущал остатки голодовки 1917–1922 годов, в то время я был здоров. Заметив, что мои товарищи несколько злоупотребляют моим доверием, я с своими друзьями решил оставить их компанию. Пешком по Пречистенке мы дошли до Божениновского переулка и вспомнили, что здесь жили студентки, старые наши знакомые. Одна из них, Н.И.Овчинникова, сестра Ивана Овчинникова из Рязани, с которым вместе мы когда-то жили в Костроме и учились в Электротехническом техникуме. Мы, естественно, зашли, но это посещение было не совсем приличным, хотя девочки были весьма любезны и старались облегчить мое положение. Оттуда мы отправились пешком в общежитие Высшей военно-химической школы, где жил В.Янковский, и там я, разостлав шинель на полу, немедленно заснул мертвецким сном. Было, вероятно, уже около 12 часов ночи.
Утром Володя Янковский долго меня будил и, едва-едва растолкав, заставил меня встать. Я ничего не соображал. Выпив холодной воды, отчего мне несколько как будто полегчало, я побежал в Штаб округа на экзамен. Какой это мог быть экзамен, достаточно ясно.
Началось с сочинения. Учитель, видимо опытный московский преподаватель гимназии, дал мне простую тему и сказал, что на сочинение полагается ровно час. Я сел и стал пытаться что-либо написать вчерне. Но первая же фраза мне не понравилась, и я ее зачеркнул. Еще раз написал и еще раз зачеркнул. Абсолютно ничего хорошего в голову не шло. Я уже отчаялся. А преподаватель, проходя мимо, заглядывал на мой лист, на котором красовались зачеркнутые фразы, и, отходя, качал головой. Видно, он был вполне уверен в моем провале. А я ведь мог и тогда писать довольно легко. Но не в таком состоянии.
Прошло 40 минут бесплодных попыток что-нибудь написать, и вдруг… Подошел распорядитель экзаменов и сказал мне, чтобы я шел сдавать экзамен по математике. Оставшееся время, сказал он, я могу использовать после математики. Пришлось идти. На этот раз напротив меня за небольшим столом сидел молодой военный преподаватель математики с каких-нибудь Военно-технических курсов или школы. Как только я уселся, преподаватель, видимо по запаху, сразу понял, что со мной. Он, видимо, решил пощадить меня (в те далекие времена сильная выпивка не считалась особым пороком). Он начал меня спрашивать об одночленах и многочленах, о сложении, вычитании, умножении и делении многочленов. Как я ни был пьян, я все же написал, что требовалось, без ошибок. Затем он перешел к уравнениям. К счастью, я в свое время зазубрил правила решения квадратных уравнений. Он задал мне затем вопрос о корнях, их извлечении, как бы раскачивая мои мозги, и добился этого. Когда дело дошло до логарифмов, я уже отвечал сравнительно уверенно. Он сказал «довольно!» и поставил мне, видимо, удовлетворительную отметку, а может быть, и хорошую.
Но главное было не в этой отметке. Главное состояло в том, что мои мозги были «разблокированы». Я почувствовал себя уверенно и отправился на свое место «дописывать» сочинение. Преподаватель любезно подошел ко мне и сообщил, что мне осталось 20 минут на сочинение. Подумав пару минут, я принялся писать. На сей раз мои «разблокированные» мозги заработали, и я начал писать без остановки, пока через 15 минут не написал две страницы, что требовалось по плану экзамена. Прочитав написанное и расставив запятые, я подошел к преподавателю и вручил ему свое творчество. Тот, не без удивления посмотрев на меня, взял мои листы и куда-то ушел. Минут через 10 он появился, держа в руках мое сочинение, и, подозвав меня, сказал, что сочинение ему понравилось, но в нем имеются неправильные выражения. Например, он говорил, что у меня написано: «кой-что», а следует писать «кое-что». Я стал с ним спорить, говоря, что по-русски можно говорить и так и этак. Потом речь зашла о написании какого-то, не помню уже, слова. Я также стал оспаривать это замечание и привел церковно-славянский корень слова, чем удивил преподавателя. Он спросил меня, где я учился, и, узнав, что я учился в духовной семинарии, спросил, почему я ему этого сразу не сказал. Добавив затем «все понятно», он объявил, что ставит мне высшую отметку. После этого, видимо из любопытства, он спросил, сколько я вчера выпил.