Ну а мне зато из далекого Ташкента бабушка Мария – папина мама – прислала красивую куклу. И еще, родители моей подруги Гали Мишустиной привезли мне из поездки трикотажный костюм – свитер и юбку – такой же, какой они купили своей дочке. Вот было радости нам с Галей походить в одинаковых костюмчиках!
6. В нашем доме – праздник!
Тем временем подрастал мой братик. Родители беспрестанно хлопотали вокруг нас. Зимними вечерами в хорошо натопленной комнате мама купала нас по очереди, а папа закутывал в полотенце и теплые одеяла. Потом убаюкивал, напевая:
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя.
То как зверь она завоет,
То заплачет, как дитя.
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашуршит,
То, как путник запоздалый,
К нам в окошко постучит…
Содержание пушкинского стиха, положен-ного на музыку, и грустноватый мотив песни как бы сливались с зимней стужей и завывающим за окном ветром.
Однако и солнечных дней в зимнее время в Хабаровске немало. В воскресные дни папа катал нас обоих на санках. Я обычно сидела сзади и держала брата, сидящего впереди. Снега и пологих спусков в нашей овражистой местности было вдоволь, и восторгу нашему не было конца. Сам папа часто катался на лыжах.
Работа родителей на хозяйстве приносила свои плоды. Обычно зимой подходило время резать поросенка. В помощники приглашался наш родственник – дядя Ваня – отчим моей двоюродной сестры. Их семья жила в центре города, и мы часто ходили к ним в гости. Вскоре мужчины справлялись со своим делом, мама хлопотала у плиты, и в комнате стоял запах жареной свеженины.
По выходным дням родители часто принимались делать пельмени. Как-то недавно я прочла в газете небольшую рекламу – «Новинка от фирмы Континент»: «Пельмени «Домашние» – ожившая картина нашего детства! Помните? Мама с бабушкой хлопочут на кухне, стол обсыпан мукой, что-то кипит и булькает на плите – и пахнет вкусно-вкусно!..» И ожила перед моими глазами еще более радостная и теплая картина моего детства. Это был маленький праздник, в котором крылся свет большой любви и сердечности к своим близким людям.
Я не помню, чтобы маме одной приходилось делать эту трудоемкую работу. Всегда вместе! Всю жизнь! И пельмени, и вареники, позже – манты. Со временем и мы – дети присоединялись к этой работе. Папа готовил фарш, мама – тесто, для чего на стол клалась специальная, сделанная папой, широкая доска с бортиками, имевшими в одном углу небольшой выход для удаления муки после работы.
Замешивалось крутое тесто из муки, теплой кипяченой воды, одного яйца и соли. На посыпанной мукой доске тесто наминалось до упругого состояния. Небольшая горка муки должна была находиться «под рукой» – в уголке доски на протяжении всей работы. Отрезался небольшой кусок теста, из которого рукой, лучше – чуть смоченной водой, раскатывалась «колбаска», сантиметра два в диаметре. Слегка поворачивая ее то одним боком, то другим, отрезали от нее небольшие кусочки похожие на конфеты-подушечки. Они обваливались в муке и сплющивались нажатием пальцев со стороны среза. Эти толстенькие лепешечки раскатывались скалкой с обеих сторон с добавлением муки по мере необходимости. Папа, как «главный технолог», советовал нам не тонко раскатывать сочни, поскольку при лепке пельменей их всегда можно немного растянуть рукой. Все эти операции с тестом быстро проделывались ловкими мамиными руками. Уже будучи взрослой и сама неплохо овладев этой технологией, я однажды наблюдала за тем, как это делала мама. – Лучше! Все равно это было лучше, чем у меня, и правильней.
А лепкой пельменей в совершенстве овладел папа. Накладывал вилкой на середину сочня фарш, скреплял края и, сгибая пельмень подковкой, соединял кончики его в одной точке. Получалась словно бы маленькая шляпка с полями. Он умел лепить пельмени и другой формы – с двумя концами. Делал все это быстро и красиво, укладывая готовую продукцию ровными рядками на посыпанные слегка мукой небольшие фанерные доски.
Работа, как правило, сопровождалась каким-нибудь интересным папиным рассказом, то ли о своем детстве, то ли о юношестве. И еще было правило – делать один «счастливый» пельмень, в который незаметно клался кусочек хлеба. Кому попадет, тому будет везение. Теперь я понимаю, почему, желая подчеркнуть качество продукции типа: чебуреки, вареники, пельмени и т.д., говорят: Отличное мясо! Нежное тесто! И обязательно – ручная лепка! Подразумевается под этим приготовление с той же любовью, с какой стряпали наши родители.
У родителей в такие дни был свой маленький ритуал. Закончив работу, папа быстро собирался, шел в ближайший киоск, что находился на улице Большой, и покупал себе и маме вино. В винах он, как человек, долго живший в Средней Азии, разбирался неплохо. Я лишь слышала названия: «Мадера», «Абрау Дюрсо». Нам – детям покупались конфеты. Потом был пир. На столе, дыша ароматом, стояли горячие пельмени.
На Руси говорят, что после хорошей еды человек становится умнее. Это верно, но проявляется не так скоро. Ну а мы после обеда нередко устраивали небольшие концерты. Папа брал гитару, аккомпанируя себе пел:
Соколовский хор у Яра был когда-то знаменит,
Соколовская гитара до сих пор в ушах звенит…
или еще:
Мой костер в тумане светит,
Искры гаснут на лету.
Ночью нас никто не встретит,
Мы простимся на мосту…
При звуках музыки я не могла усидеть на месте и начинала кружиться, вальсируя быстро и ловко. Танцевать, как многие маленькие дети, особенно девочки, любила очень. Казалось, ноги сами начали вычерчивать «правый поворот» вальса, причем абсолютно правильно, хотя никто меня тогда этому специально не учил. А папа продолжал петь уже в другом ритме:
Ты Подгорна, ты Подгорна, широкая улица,
По тебе никто не ходит, ни петух, ни курица…
И я отплясывала «Русскую» лихо, безудержно и самозабвенно. По натуре я была тогда ребенком общительным и веселым. И смышленой была, как говорил папа. И петь любила, и стихи читать. Но лишь в домашней обстановке могла я так легко и свободно дать выход своей энергии и талантам, излить эмоции и детские чувства.
7. Тайна
А что же мама? Бурному веселью она не предавалась, хотя и совсем безучастной тоже не была. Она могла лишь негромко подпевать, тихо радуясь тому, что в ее доме все идет как надо. На людях мама была человеком сдержанным и немногословным. Никогда не сидела с соседками у подъезда на лавочке, не судачила. Малознакомые люди у нас в доме бывали редко, и чужих детей приводить к себе мне мама тогда не разрешала. О своем детстве почти ничего не рассказывала. За всем этим крылась какая-то тайна, в которую посвящен был, наверное, только папа. Разгадать эту тайну довелось мне лишь недавно, почти через 50 лет!
Здесь, уважаемый читатель, я должна нарушить хронологический порядок моего жизнеопи-сания и сделать некое отступление.
Человек – знамение времени, когда видны время, общество, характер, судьба, тип, сила, упорство, неуступчивость.
В нашей семье об этом никогда не говорили. Словно бы жило в подсознании родителей чувство, что все случившееся – дикая, непоправимая несправедливость, которую все-таки надо выдержать и пережить.
В 1997 году случилось мне, уехавшей из Хабаровска в 1983 году, вновь побывать в этом городе. Перебирая вещи и документы в квартире умерших родителей, я нашла официальное письмо, в котором говорилось, что моя мама, урожденная Гавриловская Валентина Григорьевна, родившаяся 30 сентября 1920 года в д. Ключи, Шатровского района Челябинской области, реабилитирована 22 марта 1993г. За день до ее смерти. Это означало, что с нее снято обвинение, о чем она так и не узнала. Обвинение – в чем? В том, что она была членом семьи кулака-выселенца Григория Гавриловского, раскулаченного и высланного вместе с семьей в 1933г. на Дальний Восток.