Да, мама говорила мне как-то, что ее семья была зажиточной – из «середняков», но больше никаких подробностей о той страшной трагедии, которая случилась с их домовитым крестьянским родом, я никогда не слышала. – Скажи, мама, а как же все вы вместе оказались на Дальнем Востоке, – спрашивала я, пытаясь что-то прояснить для себя из истории своей родословной. – Переехали, – ответила мама и перевела разговор на другую тему. Вместе с братом мы по отрывочным воспоминаниям родственников пытались представить в общих чертах, как это все было.
Послереволюционная Россия 20-х – начала 30-х годов. Челябинская область – юг Урала. Не потому ли так светилось радостью мамино лицо, когда звучало это слово – Урал. То была страна ее детства! В селе Ключи мой дедушка был крепким хозяином, имел каменный дом, усадьбу, землю, домашних животных, в том числе и лошадей, и даже работников. Говорили, что в доме дедушки и до сего времени размещается Сельский Совет.
Выселение целой семьи, «раскулачивание» крестьянского двора было совершено по политичес-ким мотивам, поэтому является незаконным. Пострадавшие же граждане считаются жертвами политических репрессий и подлежат реабилитации.
Есть у меня догадка, что дедушка мой – потомок польских шляхтичей – участников восстания Костюшко 1794г., сосланных в Россию, на Урал еще в те давние времена*). На эту мысль навела меня сама мама, лишь намеками давая понять, что их род и фамилия происходят из Польши. Впоследствии мне приходилось встречать людей с польскими фамилиями, чьи семьи жили в Тюменской области России, в Челябинской области. Дедушка всегда говорил родственникам, что прибыли они именно из Тюменской области.
Эта версия долгое время не давала мне покоя. Какими были они – люди из рода Гавриловских, которые впоследствии дали начало и моей собственной жизни. Как-то, прочтя стихотворение Марины Цветаевой «Бабушке», я нашла тот образ, который, словно вспышкой молнии, поразил своим совпадением с тем, что рисовало мое воображение. Такой могла быть, скажем, моя прабабушка. Вот эти стихи.
Марина Цветаева
Бабушке
Продолговатый и твердый овал,
Черного платья раструбы…
Юная бабушка! – Кто целовал
Ваши надменные губы?
Руки, которые в залах дворца
Вальса Шопена играли…
По сторонам ледяного лица –
Локоны в виде спирали.
Темный, прямой и взыскательный взгляд,
Взгляд к обороне готовый.
Юные женщины так не глядят.
Юная бабушка, кто вы?
Сколько возможностей вы унесли,
И невозможностей – сколько? –
В ненасытимую прорву земли,
Двадцатилетняя полька?
День был невинен, и ветер был свеж,
Темные звезды погасли.
– Бабушка! – Этот жестокий мятеж
В сердце моем – не от вас ли?
4 сентября 1914г.
…А вальсы Шопена посчастливилось в залах дворца играть мне самой.
В маминой семье детей было много, но стали взрослыми лишь четверо: двое сыновей – Иван, Федор – изначально – Феофан, в быту просто Фона, и двое сестер – Лукерья, Валентина – моя мама. Мамина мама – Акулина Кондратьевна была хорошей хозяйкой и рукодельницей. Связанные ею кружева я храню до сих пор как семейную реликвию.
Наступил 1933-ий год. Коллективизация, раскулачивание…
Отняли все. Осталась лишь какая-то доля нажитого честным трудом. Целыми семьями, с малыми детьми отправляли «врагов народа» в глухие, необжитые таежные районы Дальнего Востока. Ехали люди в закрытых товарных вагонах – «теплушках», в голоде и холоде. Не жалели ни стариков, ни детей. И выгружали людей среди безлюдной тайги – выживете, если захотите! Как было все в действительности, остается догадываться. Никто об этом не вспоминал, никто не жаловался.
Но не так-то легко сломать русского человека. Выжить в холодной тайге, вырастить детей и сохранить тепло в доме – это ли не героизм! Без документов, без права выезда, под неусыпным надзором. Это называлось – жить под комендатурой. Зона проживания охранялась, все переселенцы были на учете. Но люди трудились, строили дома, обзаводились новым хозяйством, держали коров, косили сено, сажали огороды, ловили в реках рыбу, имели пасеки. Казалось, немного оправились от пережитого грабежа и насилия – только бы выжить. Но и это не понравилось Советской власти. Снова раскулачили – второй раз! Отняли корову-кормилицу, дом и переселили в новую глухомань. Истребить кулаков как класс – такой была политика молодого Советского государства. – Вы хозяева, работники? Так осваивайте тайгу, трудитесь на лесоповале, прокладывайте дороги, обживайте дикие, Богом забытые земли.
В это же время на Нижнем Амуре возводился новый город – Комсомольск-на-Амуре, среди болот, гарей и непролазной тайги. То была героическая комсомольско-молодежная стройка. Немногие выдер-живали это испытание, хотя ехали в тайгу доброволь-но, и стройка оснащалась всем необходимым для жизни.
Трагедия семьи моей мамы – лишь страница в истории освоения и заселения Дальнего Востока. Стал этот край для многих людей местом ссылки, безрадостного существования, каторжного труда. В Хабаровске в тот же приезд я увидела сравнительно недавно установленную активистами общества «Память» мемориальную доску – рядом с Институтом культуры. На этом месте когда-то находилась пересыльная тюрьма, куда попадали невинные жертвы сталинских репрессий. Отсюда отправляли их в еще более суровые и холодные края – на Колыму, в Магадан – на муки, на верную смерть.
После долгих мытарств семья дедушки оказалась недалеко от Хабаровска, в районе Оборской ветки, сначала на 32-ом километре и к 1947 году – на 40-м, на Змейке. Тяготы ссыльной жизни конечно же пагубно отражались на здоровье людей, на их жизни. Так, в молодом возрасте умер старший сын Иван, обзаведшийся семьей еще до выселения. Оставил жену – Наталью – тетю Наташу и дочь – Полину. Спустя некоторое время, тётя Наташа второй раз вышла замуж за овдовевшего человека, которого, как и первого мужа, звали Иваном – дядей Ваней. У него было двое своих детей – дочь Феня и сын Коля. Их-то семья и жила в центре Хабаровска, и тетя Наташа с Полиной переехали к ним. Это была наша близкая родня.
После окончания школы-семилетки мама некоторое время работала в колхозе, на ферме. Продолжить учебу можно было только в большом городе, куда путь маме был в то время закрыт. Еще раз пересмотрела я тогда старые мамины фотографии. – А почему, в самом деле, на фото, где сняты они с подругой у подножья скалистого выступа, рядом оказался красноармеец с оружием в руках? – Это – охранник, следящий за их жизнью.
А вот большая группа молодых девушек, выпускной класс на фоне природы. И как опрятно и даже изысканно все одеты! Да, дальневосточная тайга заселялась не пролетариями, не откровенной голытьбой. Так называемые выселенцы своего достоинства не утратили – в большинстве своем, хотя из этих людей хотели сделать бедноту, голодную и несчастную. Может быть и сделали, но не изо всех. Может быть, и были среди них озлобленные человеко-ненавистники, пополнившие ряды воров и правонару-шителей. Но, как я думаю, основная масса раскулаченных мужественно и честно пронесла свой крест. Дети и внуки этих людей – новое поколение – стали полноправными гражданами своей страны. Вот только жжет обида за родителей и их родителей. – За что?
Обиду надо прощать, обиду держать в себе нельзя – советует мне автор учения о духовном развитии. – Не могу простить! – Тогда нужно простить самому себе, простить за то, что вобрал в себя эту боль. Простить всему, что мучает.
8. Тетя Луша, тетя Фрося
Мамина сестра – Лукерья Григорьевна – тетя Луша, выйдя замуж, переехала с мужем в Забайкалье, в г. Читу. В 1943 году у нее родился сын Валерий – мой двоюродный брат. Была тетя Луша большой мастерицей такого сложного вида машинной вышивки как ришелье. Технически точная, действительно ювелирная работа! К ней на дом приходили люди с заказами. Впоследствии это стало ее профессией. Вышивальщица на дому. Нарядные белоснежные красивые, ажурные вещи никого не оставляли равнодушными. Вскоре она забрала к себе в Читу свою сестру – мою маму, бывшую в их семье самой младшей из детей. И окружила ее теплом и заботой, заменив ей мать, так как настоящая мать – Акулина Кондратьевна все еще жила под комендантским надзором.