«Но была у этого праздника и оборотная сторона, человеческая. Многострадальные народы Советского Союза прошли все круги ада задолго до начала войны. Репрессии, выселения, появление спецлагерей – все это атрибуты довоенного времени. Внешняя агрессия лишь усилила страдания и без того измученных, униженных и растоптанных диктатором советских людей всех национальностей. Роковую роль сыграла война с Германией в судьбе российских немцев, сделав их заложниками конфликта двух диктаторов. И если узники концентрационных лагерей день окончания войны стали считать днем победы над своими мучителями, то для узников Сибирских лагерей «День Победы» пришел почти 10 лет спустя, вместе со смертью их главного мучителя – Сталина.
А в 1945 году за Уралом все также умирали люди, но не от пуль и снарядов, совершая подвиги во имя Родины, а от непосильной работы, нечеловечес-ких условий жизни и произвола охранников, своих же соотечественников.
Трудовые лагеря, в отличие от концентра-ционных, не прекратили свое существование и после победы… Конец войны, как и ее начало, ознаменовался массовыми депортациями и сотнями тысяч беженцев…
Нужно осмысливать прошлое, делать выводы и стараться не повторять ошибок предшествующих поколений. Ведь войны начинаются не только по мановению политиков, но и с молчаливого согласия народов, которые в конечном итоге и становятся их главными жертвами. Искупившие свою вину кровью люди поклялись никогда больше не поддаваться искушению, найти себе лучшую долю за счет истребления или порабощения других людей.
В войнах не бывает победителей, война – это самое бессмысленное занятие на земле, не достойное человека разумного. И день окончания войны пусть станет для человечества светлым праздником победы разума над безумием».
(Газета «Анонс», май 2005 (43)
Но весной 1945-го окончанию войны радовались все: солдаты и генералы, матери и дети, узники лагерей, плакали и смеялись, надеялись и молились. Помните слова из 42-го? В этом самом трудном военном году их написал в своей статье Илья Эренбург, выразив ими общую веру в грядущую Победу. «Прекрасно будет первое утро после победы. Смолкнут сирены, зажгутся яркие фонари на улицах наших городов. Может быть, в этот день будет идти дождь или падать снег, но все равно мы будем видеть яркое солнце и голубое небо. Россия, первая остановившая захватчиков, снимет с уставшего плеча винтовку и скажет: А теперь жить!»
Победа пришла весной, когда взывает к новой жизни сама природа. И в моем забайкальском городе Чите в те дни разливался аромат черемухи, зацветала сирень, а на склонах сопок занималось розовое зарево цветущего багульника. Площадь, переполненная людьми, салют, пушек гром – «город в слезах ликовал». А ведь я была уже в тот радостный момент, да, была в этом городе. Я встречала этот праздник вместе с моей мамочкой, готовой через месяц с небольшим произвести меня на свет. Венец каждой любви – это появление на свет нового человечка. И 17 июня 1945 года я родилась. Как потом неоднократно повторял папа, «нашли» они с мамой меня в песке на берегу реки Кайдаловки. Я похожа на папу, а кудрявые светлые мамины волосы достались брату. Вот такое, отнюдь не лирическое, получилось отступление, и я снова возвращаюсь в Хабаровск – город моего детства.
12. Двоюродная сестра Полина
Полина, 1929 года рождения, была, как я уже говорила, дочерью старшего маминого брата – Ивана, умершего в первые годы ссылки. Будучи четырехлетним ребенком, она тоже ехала на Дальний Восток в тех проклятых теплушках. И конечно, моя мама, сама бывшая тогда 13-летней девочкой, оберегала малышку, свою племянницу. Они накрепко были привязаны друг к другу еще с тех – уральских – времен. Полина говорила мне потом, что очень любила свою тетушку.
Откуда взялась в этой маленькой девочке такая тяга к знаниям, такая целеустремленность уже тогда, когда она училась в семилетке, в глухом таеж-ном поселке, старшеклассницей жила в интернате. А переезд в Хабаровск позволил продолжить учебу, закончить десятилетку, причем успешно, и поступить в Медицинский институт. Умница, красавица с неизменным венком тугих русых кос на голове, Полина Гавриловская (Лозицкая – по мужу) была самой старшей внучкой бывшего кулака Григория Гавриловского. Ей первой удалось не только вырваться из свинцового кольца комендатуры, но и проложить дорогу к высшему образованию. Вообще в нашем роду Полина была первопроходцем во многих сторонах жизни, о чем будет сказано ниже.
Для меня общество моей двоюродной сестры всегда было праздником. Веселая, нарядная звонкоголосая Полина излучала оптимизм, успех в жизни, победу разума. Она магически притягивала меня к себе, но я была тогда лишь маленьким ребенком, нуждавшимся в присмотре, а у нее – 22-летней девушки, наверное, отбоя не было от кавалеров. Полина, как и ее мама, любила вышивать и научила этому Раису, приезжая в гости к дедушке.
Здание Медицинского института находилось тогда в центре города, недалеко от Полининого дома. А жили они возле кинотеатра «Совкино», в доме, где размещалось какое-то Управление, коротко называвшееся «Трест». Тетя Наташа – мама Полины, некоторое время работала там вахтером. Вход в их квартиру был с торцевой стороны дома. Я часто видела институтских подруг Полины, знала их по именам: Люба, Нина Жданкина и др. иногда мы с сестрой гуляли в центре города, непременно заходя в Гастроном, где мне покупались сладости.
13. В доме у дедушки
Вспоминаю, как ездили мы в деревню к дедушке. Поезд на станцию «Змейка» часто прибывал ночью. Идти от станции до дедушкиного дома было недалеко, но никакого освещения, да и электричества вообще не было тогда (в 1951г) и в помине в тех деревенских домах. Только керосиновые лампы да свечи. Хорошо, если на небе светила луна. К дому вела узкая, предназначенная лишь для лошадиной повозки, дорога. Но идти полагалось строго по деревянному тротуару, иначе в дождливую погоду на той дороге можно было и завязнуть.
В этой кромешной тьме родители каким-то образом находили дедушкину усадьбу, открывали калитку. К дому снова нужно было идти по широким деревянным доскам, мимо загона для скота. Встреча с родными всегда была радостной. Отступала темнота и безлюдье ночи, загорался огонь, и разговорам не было конца. Наутро родители уезжали, оставляя меня погостить.
Как я уже говорила, с дедушкой и бабушкой жил сын Федор с женой Фросей и тремя дочерьми. Дом был небольшой: одна, но просторная комната и кухня с русской печью. В комнате размещались лишь самые необходимые предметы быта. Большая кровать с пестрым лоскутным одеялом, сбоку которой висела детская люлька для Зины – самой младшенькой из дочерей. Стол у окна, иконы, несколько кроватей вдоль стен, сундук, что-то еще – не броское, малозапоминающееся. – Скромно? Да, даже чересчур. Таковы были последствия раскулачиваний, точнее сказать, грабежа. Тогда я не понимала, с какой бедностью соприкоснулась в доме своих родных. Это была норма жизни для выселенного из родных мест кулака. Окна дома выходили во двор и с другой стороны – на большой огород, примыкавший своей дальней границей к опушке леса. Настоящей дикой тайги! С настоящими дикими зверями, и по вечерам, вглядываясь в темноту за окном, я, казалось, видела светящиеся глаза голодного волка, стоящего у кромки леса. Некоторое время даже не могла заснуть.
Но днем было весело. Как же, ведь в доме у дедушки Григория собрались все его внучки – целых пять. Полина, приехавшая с нами, – за старшую, потом Раиса, я – лет шести и самые маленькие – Тася и Зина. Вместе усаживались за стол и, помню, ели ложками из общей миски простоквашу или жареную картошку. Пили парное молоко с хлебом, слегка макая его в стоявшую на столе сахарницу. Мне так понравилось это «блюдо», что я и сейчас иногда не прочь его отведать. Вот только вкус настоящего чистого деревенского молока не могут воспроизвести современные молокозаводы. Все не то, добавки какие-то, консерванты.