На допросе Толстых признался: он так увлёкся, что не заметил, как кончилась война. Он познакомился с дезертирами — немцами и итальянцами и началась, по его словам, «роскошная жизнь». Бандиты переоделись в русскую форму и обнаглели до того, что на грабежи приглашали понятыми немецких полицейских. О возвращении на Родину Толстых даже не помышлял. Как он сам объяснял — «привык к вольной жизни». При этом «идейный уголовник» оправдывал себя тем, что убивал только немцев:
«Во французской зоне, вооружившись двумя пистолетами, он вернулся к старой “профессии” — угону машин. Дважды ему это удалось, на третий раз его остановила немецкая полиция…
— Я их всех убрал… Потом меня окружили французские солдаты. Я сдался…
— Значит, вы совершили убийство?
— Я же стрелял в немцев…
— Стрелять в немцев надо было на войне».
Толстых в июне 1945 года совершил дерзкий побег из тюрьмы во французской зоне оккупации и оказался в советской военной комендатуре. Парня судил военный трибунал. Учитывая пережитое в неволе, раскаяние и заверения искупить вину, преступника приговорили к длительному тюремному заключению. К таким уголовникам советская военная Фемида испытывала сочувствие. В. С. Воинов, который вёл дело Толстых, рассказывал, что тот «называл себя партизаном-одиночкой. “Я бил немцев, — говорил он, — в их собственном доме”… Экспансивный, немного артист, бесспорно неглупый, весьма сообразительный — какую бы он принёс пользу людям, если бы его не исковеркала фашистская неволя».
Борьба с мародёрством, конечно, тоже велась, однако здесь для советских бойцов был убедителен пример их «старших товарищей». Известна записка руководства СМЕРШа лично Сталину, где докладывалось о беспрецедентных масштабах мародёрства со стороны высшего командного состава, в том числе «маршала Победы» Георгия Жукова. Не отставали от Жукова и его подчинённые, например генерал-лейтенант Владимир Крюков — муж певицы Лидии Руслановой. Даже видавшие виды следователи хватались за головы, составляя опись имущества, изъятого при обыске квартиры генерала. Их удивляли вовсе не рояли, аккордеоны, радиолы, сервизы, меха и драгоценности. Было непонятно другое: зачем генералу 1700 метров тканей, 53 ковра, 140 кусков мыла, 44 велосипедных насоса, 78 оконных шпингалетов? Сам генерал признавался на допросах: «Я скатился до того, что превратился в мародёра и грабителя… Я стал заниматься грабежом, присваивая наиболее ценные вещи, захваченные нашими войсками на складах, а также обирая дома, покинутые бежавшими жителями». Раз этим спокойно занимались генералы, можно только догадываться, что делали обычные офицеры и рядовые, а тем более — блатные! И если военные с крупными звёздами обычно избегали наказания, то простые солдаты, тем более уркаганы, нередко попадали под пресс. Лев Копелев рисует портрет одного такого типа:
«Блатной Мишка Залкинд из Ростова… Толстомордый, прыщавый, с маленькими быстрыми глазками, тесно жмущимися к мясистому носу, он вошёл в камеру, заломив кубанку на затылок, пританцовывая и гнусаво напевая:
Сказал, что разведчик; бесстыдно врал о своих воинских подвигах, а посадили его якобы за то, что по пьянке ударил начальника. На перекличке назвал 175-ю статью, т. е. бандитизм. Он хорошо знал многие тюрьмы и лагеря Союза».
Уточним: статья 175 Уголовного кодекса РСФСР тех лет была не «бандитской», а менее тяжкой, карающей за истребление или повреждение имущества, принадлежащего частным лицам…
Почему мы так подробно остановились на рассказе о тёмной стороне деяний бойцов Красной Армии на оккупированных территориях? Не слишком ли далеко ушли от основной темы — песенной истории о «героическом уркагане»? Нет. Важно понять, что именно европейский поход 1944–1945 годов полностью вытравил из блатных солдат любовно-мелодраматические настроения. Уголовники сполна получили то, к чему стремились: возможность дикого беспредела, упоение грабежами и насилием под видом «праведной мести». Поэтому песня о блатаре в окопе, тоскующем и вспоминающем подругу, оказалась совершенно не к месту, воспринималась как нелепость. В разбоях, убийствах и мародёрстве, замешанном на крови, родилась совершенно особая, новая порода профессиональных уголовников — полных отморозков, которые почуяли, что значит абсолютная власть над беззащитным стадом. Этим людям не нужны были песни о любви. А свои «подвиги» в Европе они воспевать тоже не могли: тема явно не героическая… Так и осталась «блатная лирическая» в единственном числе. Да и то разнесли её по городам и весям неведомые уличные певцы — инвалиды, беспризорники, вернувшиеся с передовой фронтовики. На зоне петь подобный репертуар было небезопасно. Почему? Об этом — в следующей главе.