— Четыре комнаты было.
— Почему четыре — детская, кабинет и общая — всего три.
— Нет, у свекрови отдельная была. Нинке она рассказывала… У Нинки три шубы было: котиковая, белая меховая и с собой здесь бостоновая с лисой… Жили начальники!
— Да что ты всех начальниками зовёшь? Может, я тоже начальником была?
— Нет, твой муж учитель. Это рабочий человек. А ихние — начальники.
Не любила она начальников! Надо сказать, что некоторые основания для этого у неё были: за свои восемнадцать лет она не раз сталкивалась с начальниками, и каждый раз эти столкновения приносили ей немало горя».
Слиозберг рассказывает и о десятнике Колмогорском, к которому пришла просить за свою женскую бригаду, выполнившую лишь три процента дневной нормы. Десятник угощает её спиртом и говорит:
«— Плохо, очень плохо… Ну, сделали бы полнормы, а то три процента. Согласитесь, маловато. Признавайтесь, бегают ваши дамы к мужчинам?
— Нет, нет! Разве вы не видите, какие это люди? Как они стараются изо всех сил. Ведь это же все бывшие члены партии…
И вдруг с лица Колмогорского кто-то сдёрнул маску любезного собеседника, и я увидела звериный оскал.
— Ах, бывшие члены партии? Вот если бы вы были проститутки, я дал бы вам мыть окошечки и вы делали бы по три нормы. Когда эти члены партии в 1929 году раскулачивали меня, выгоняли из дома с шестью детьми, я им говорил: “Чем же дети-то виноваты?” Они мне отвечали: “Таков советский закон”. Так вот, соблюдайте советский закон, выбрасывайте по 9 кубометров грунта! — Он хохотал… — Подождите-ка, дамочка! Я вас могу перевести бригадиром к девушкам в дом. Ведь вы-то не были членом партии? Я видел ваше дело».
Но вернёмся к проблемам лингвистическим. Очень скоро нейтральный эпитет «литерник» по отношению к «политикам» сменяется презрительным «литёрка». В этом слове чувствуется явное пренебрежение. «Литёрка» подразумевала не просто арестанта, а холуя, прислужника, мелкого, ничтожного человека. Появилось и производное от него «литерить»: быть на побегушках, угождать. Ясно, что метаморфоза произошла под влиянием жаргонных «шестёрка», «шестерить» (в тех же значениях). Но почему?
Обидное прозвище прилипло не ко всем «контрикам». Заводские и фабричные работяги, крестьяне, осуждённые «по букве» (а таких было немало), в лагерях становились «мужиками» (словечко, возникшее в период коллективизации), «фраерами» — но не «литёрками»! Клеймо приставало обычно к чиновникам партийно-советского аппарата, «прикормленной» интеллигенции. И не случайно.
В лагерях многочисленное племя «литерных» находилось на положении изгоев. «Политических» разрешалось использовать только на ТФТ (тяжёлый физический труд): лесоповал, кайление камней, угле- и золотодобыча и пр. Лагерные общие работы были изнурительными, тяжёлыми — но «мужики», привыкшие к нелёгкому повседневному труду, всё-таки имели возможность выжить. Для бывших «начальничков» испытание оказывалось губительным. Многие, не знавшие до лагеря физических нагрузок и голода, быстро деградировали, становились «доходягами», оборванцами, шарили на помойках в поисках объедков, вылизывали чужие миски… Появляется арестантская этимология слова «бич» (заимствованного из английского морского сленга, где оно означает «матрос, списанный на берег; бродяга, прочёсывающий пляжи»). В лагерях «бичами» стали называть опустившихся зэков — грязных, оборванных, с потухшим взглядом, ради подачки готовых на любые унижения. А расшифровывалось это слово просто — «бывший интеллигентный человек»… Этот стереотип накладывался общей массой арестантов на всех «образованных», «городских», «культурных».
Чтобы выжить, многие «литерники» шли в холуи к блатарям или «буграм» — зэкам-бригадирам, жившим посытнее и поспокойнее. «Контрики» развлекали их, «тискали романы» (пересказывали сюжеты известных авантюрных романов или сочиняли собственные истории), выступали в роли шутов. Такого «интеллигента» выводит Шаламов в рассказе «Артист лопаты». Заместитель бригадира Оська развлекает своего пьяного начальника:
«Оська… послушно пошёл в пляс, приговаривая:
Наша, одесская, бригадир. Называется “От моста до бойни”. — И преподаватель истории в каком-то столичном институте, отец четверых детей, Оська снова пошёл в пляс».
Другим «литерным» везло больше. Им удавалось пристроиться на ЛФТ — лёгкий физический труд: в лагерные больницы фельдшерами, санитарами, писарями, на другие должности, требовавшие грамотных исполнителей. Приказы и инструкции категорически запрещали использовать «политиков» на ЛФТ, однако необходимость в специалистах заставляла начальство нарушать запреты. Но при малейшем неудовольствии их могли вышвырнуть на лесоповал или в шахту. Чтобы удержаться, надо было постоянно угождать, подстраиваться. Что многие «литерники» и делали. Это не могло укрыться от зоркого арестантского взора. И вскоре они превратились в «литёрок» — отпетых холуёв.