Особые лагеря заменили для политзэков каторгу, восстановленную в 1943-м и отменённую в 1948 году. А «мокрушников» и «побегушников» быстро перекрестили из уголовных преступников в политических. Равновесие в природе было восстановлено. «Мужикам», «политикам» и блатарям гарантировались равные права на «срока огромные»…
Эпоха блатных перемен
Для нас также важно то обстоятельство, что указы «четыре шестых» послужили причиной чудовищной резни в уголовно-арестантском мире, которая получила название «сучья война». О ней следует рассказать особо, тем более что большая часть «жиганских душ» полегла в заледеневшую землю не от тяжкой работы, а от «перьев» и заточек своих бывших собратьев.
Начнём с хронологии. Александр Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» относит начало воровской резни к 1949 году: «“Сучья война” разгорелась примерно с 1949 года (не считая отдельных постоянных случаев резни между “ворами” и “суками”). В 1951, 1952 годах она бушевала». Любопытный штрих: война, по Солженицыну, разгорелась в 1949 году, но «сучья масть» существовала до этого, и постоянная резня по лагерям уже шла. В чём же её отличие от «войны»? Ответа нет.
Варлам Шаламов связывает начало войны с указами «четыре-шесть» и датирует её возникновение началом 1948 года. Михаил Дёмин утверждает, что уже к концу осени 1947 года «сучья война» полыхала по всей Колыме:
«— Насчёт сучни… Её здесь, оказывается, навалом. В каждом управлении половина лагпунктов — сучьи.
— Быть не может…
— Всё точно, брат, — сказал со вздохом Леший, — всё точно. На Сусумане — сучня, на Коркодоне тоже. И в Марково, и в Анюйске. И по всей главной трассе… Кругом ихние кодлы!.. Учтите, здесь на Карпунке тоже имеются суки. Недавно — мне рассказывали — такая мясня была, ой-ой! Пятнадцать трупов за одну ночь настряпали».
Датировка Дёмина наиболее близка к реальной. Начало серьёзных столкновений между блатными и «ссученными» точнее всего обозначить именно концом 1947 года. Сомнение вызывают только утверждения о том, что к концу 1947 года целые лагпункты на Колыме были полностью «сучьими». За полгода сделать это невозможно. Зэков сначала надо доставить по железной дороге из Центральной России на Дальний Восток, затем — пароходами в Магадан, а уж из «столицы Колымского края» разбросать по лагерям.
Для справки. Лагерный пункт — далеко не самая крупная единица в ГУЛАГе. Головная организация (разумеется, помимо московского Управления) — Управление лагерей, объединяющее в себе целый лагерный комплекс (Берлаг, Озерлаг, Карлаг, Кейтолаг и пр.). В состав Управления (Улага) входили единицы помельче — лагерные отделения, состоявшие из нескольких десятков бараков (редко более тридцати) с арестантским населением от нескольких сотен до пяти тысяч заключённых. Ещё ниже — лагерный пункт: филиал лаготделения, созданный на отдалённом рабочем участке (чтобы сократить время перехода из отделения к рабочему месту и число конвоиров). Существовали также голпы (главные лагпункты, которые управляли несколькими им подобными единицами) и олпы (отдельные лагпункты, чаще всего подчинённые непосредственно Управлению лагерей). Филиалами лагерных пунктов, в свою очередь, были командировки — группы или экспедиции зэков и «вольных» в глухих местах (особенно при геологических разработках); совсем уж незначительными считались подкомандировки, выделяемые из командировок. Захватить «половину лагпунктов» новички-«суки» попросту не успели бы: пока придут этапы, пока пройдёт карантин, пока начальство разберётся, что к чему, распределит пополнение… К осени 1947 года под влияние «сук» половина лагпунктов попасть физически не могла.
Теперь о названии «сучья война». Почему «сучья»? Такое неблагозвучное название она получила потому, что отступники от «воровского закона» на уголовном жаргоне назывались «ссученными», «суками». В босяцком жаргоне эти понятия сохранились ещё со времён царской каторги. Вот что пишет политкаторжанин Пётр Якубович в записках 1895–1898 годов: «Есть два только бранных слова в арестантском словаре, нередко бывающие причиной драк и даже убийств в тюрьмах: одно из них (сука) обозначает шпиона, другое, неудобно произносимое, — мужчину, который берёт на себя роль женщины».
Самым грязным и унизительным в арестантской среде того времени считалось обращение в женском роде. Арестант обязан был смыть такое оскорбление кровью. «Суками», помимо шпионов, называли также сотрудников мест лишения свободы — надзирателей, конвойных… Поэтому назвать «сукой» арестанта значило ещё и поставить его в один ряд с ненавистным начальством. Администрация по отношению к себе считала подобное определение тоже унизительным. П. Фабричный в воспоминаниях о царской каторге пишет: «Однажды старший надзиратель Александровской тюрьмы Токарев говорил: “Назвал бы меня “сукин сын”, “мерзавец”, но не “сукой”, ведь знаешь, что я мог бы застрелить тебя тут же”». Заметим: «сукин сын» — вполне терпимо, но за «суку» и прибить можно! Тонкое лингвистическое различие…