— Скажи, это у страха глаза велики, или...
— Или я — взаправду кровожадная убийца, садистка и маньячка?
— На тебе был ошейник.
— Ага, — из темных губ выпорхнуло дымное сердечко. — Но тебе все равно противно? Поэтому хочешь отыскать побольше оправданий, чтобы вернуть былую симпатию. Так вот — не ищи, не найдешь. Я убивала людей так, как приказывал Легат. А фантазия у него — мое почтение. Ну что, завяли помидорки? Или только начали?
— Хира, я...
— Только не неси возвышенную псевдоблагородную чепуху о том, что прошлое не имеет значения, важно лишь наше общее будущее, — раздраженно бросила бестия. — Я не маленькая девочка. Собственно, никогда ею и не была — меня придумали и создали уже взрослой... Сердцу не прикажешь — и это работает в обе стороны. Можно как полюбить без причины, так и остыть утречком в четверг, несмотря на все доводы разума и логики. Есть лишь два варианта: принять меня какой есть, невзирая на былые «заслуги», либо перевести отношения в разряд сугубо деловых. Из-за этого мир не лопнет, в отличие от грядущего Апокалипсиса. Еще вопросы?
— Как погиб Егор?
Демоница протяжно фыркнула.
— Думаешь, по именам всех помню? Погиб и погиб, чего орать-то? Может, снесла башку. Может, сожгла «Дыханием дракона». Может, мимо пробегала и хвостиком махнула. А что? Решил утешить несчастную вдову? Правильно, это лучшая тактика для штурма ее трусиков.
— Я не...
— Иди к Свету!
Потолок с оглушительным грохотом обвалился, не успел я и пальцем шевельнуть. Страх не просто выбросил, а катапультировал из сна — хорошо хоть не врезался головой об второй ярус кровати, когда подпрыгнул в поту и с колотящимся сердцем. Угли погасли, комнату наполняла прохлада — прошло прилично времени, но окно оставалось темным как поздней ночью. Немного успокоившись, закутался в два одеяла и вновь отключился — на этот раз без сновидений.
Когда услышал настойчивый стук в дверь, комнатку наполнял тусклый полдень.
— Подъем! — гаркнул Буран. — Пора на суд!
Эх, не помешал бы адвокат — так, на всякий случай, но с рогатой защитницей скорее всего казнят еще до начала заседания. Поэтому нехотя выбрался из постели, встрепенулся и вышел в коридор.
— Доброе утро, — поздоровался с Бураном и побрел на выход, прекрасно зная дорогу.
Однако великан встал напротив и покачал головой. Выглядел парень необычно хмурым, и это сразу насторожило.
— Руки, — мечник снял с пояса красный шнурок, совсем недавно оплетающий гульку.
— Это обязательно? — в голосе скользнула тревога.
— Приказ Майора, — виновато выдохнул конвоир. — Чтобы не бесить народ.
— Так? — протянул ладони вперед. — Или за спину?
— И так сойдет, — красная змейка обвилась вокруг запястий и завязалась хитрым узлом. Не туго, но без посторонней помощи можно и не пытаться освободиться. — Идем.
Взял под локоть — совсем как надзиратель в тюрьме — и повел к дверям. Пользуясь последними секундами без посторонних ушей, спросил в лоб:
— Я в дерьме?
— Не знаю. Но шеф сам не свой с утра. Получил почту — и как на иголках.
Я сглотнул и замолчал. Пес знает, что написали в тех письмах, но если бы правду — предо мной бы уже извинялись, а не волокли как опасного преступника. Мысли смерчем завертелись в мозгу — с кем-то спутали? Оклеветали? Выставили в дурном свете? Но кто и зачем? Среди поборников ни врагов, ни даже недоброжелателей нет, тогда в чем дело? Повесили собак за Эльфер? И дураку же ясно, что прорыв произошел из-за благих намерений. Боюсь, все же придется вызвать Хиру, но не для юридических тяжб, а для экстренной эвакуации.
Крепость пустовала — заметил лишь дозор на боевом ходу, а в остальном как после чумы. Все собрались в противостоящем бараку здании — таком же просторном и двухэтажном. В подвале — те самые казематы, под крышей — оперативный штаб и жилище командира, а внизу — похожее на молельный зал помещение с двумя рядами длинных скамей и кафедрой.
Вопреки практике, когда судья приходит на заседание последним, Майор уже стоял на возвышении и просматривал хрустящие листы бумаги, сплошь исписанные мелким почерком. Все скамьи, кроме первых двух, занимал гарнизон — около сотни самых разных классов, в основном воины и рыцари, сидели в полном молчании, которое не потревожило даже мое появление. Игроки вонзились в арестанта холодными взорами, но не посмели орать и ругаться при командире. Впрочем, вчерашней ненависти тоже не видел — в глазах скорее читалась неуверенность, а значит, содержимое депеш знал только седой военный.