Шаг — к ней. Я беру ее руки в свои.
— Эд, что…
— Ш-ш-ш…
Я кладу ладони ей на бедра — и она обнимает меня в ответ.
Одри закидывает руки мне на шею и кладет голову на плечо. Она пахнет мужчиной. Сексом, которым с ним занималась. Я лишь надеюсь, что у меня другой запах. Не секса. Любви.
Музыка затихает. А вокал становится громче.
И снова звучит музыка сердец, но как же она прекрасна. Мы кружимся в танце, я чувствую дыхание Одри у себя на шее.
— Ах… — нежно постанывает она.
И мы танцуем на садовой дорожке. В объятиях друг друга. В какой-то момент я отступаю на шаг и кружу ее. А она снова обнимает меня и целует, как клюет, в шею.
«Я люблю тебя», — хочется сказать мне. Но в этом нет нужды.
В небе горит огненный рассвет, а я танцую с Одри медленный танец. Песня заканчивается, но мы все равно не можем разойтись и стоим, держась за руки. Что ж, именно для этого я и включил песню. Она длилась, наверное, минуты три.
Объяснение в любви длиною в три долгих минуты.
И три минуты ей — на то, чтобы понять: она любит меня.
И Одри говорит мне это, правда, другими словами. Она подмигивает и шепчет:
— Однако, Эд Кеннеди, ты… хм…
Я улыбаюсь.
Она тычет пальцем:
— Ладно. Но только тебя одного. Хорошо?
— Хорошо, — соглашаюсь я.
И вбираю взглядом ее босые ступни, щиколотки, голени — и так дальше вверх, до самого лица. Фотографирую ее в голове. Усталые глаза и встрепанные волосы цвета соломы. Улыбка-царапка на пухлых губах. Маленькие уши и гладкий нос. И любовь, которую ей так и не удалось с себя скинуть.
Она разрешила себе любить меня — целых три минуты.
«Могут ли три минуты длиться вечно? — спрашиваю я, хотя знаю ответ. — Наверное, нет. Но возможно, они продлятся хотя бы некоторое время».
K
Конец
Я поднимаю магнитофон с земли, и мы стоим друг напротив друга. Одри не приглашает меня в дом, а я не прошу ее об этом.
То, что должно быть сделано, — сделано. Поэтому я говорю:
— Ну ладно, пока. Увидимся, когда соберемся играть в карты. А может, и раньше.
— Мы увидимся очень скоро, — уверяет она.
С магнитофоном под мышкой я отправляюсь в обратный путь к своему дому.
Итак.
Двенадцать посланий доставлены.
Задания на четырех тузах — выполнены.
Похоже, это самый замечательный день в моей жизни.
«Я жив, — приходит мне в голову. — И я победил». Впервые за несколько месяцев меня затопляет чувство свободы. Более того, я ощущаю даже нечто похожее на самодовольство. Такое настроение не покидает меня вплоть до дома. Даже когда я вхожу, целую Швейцара в морду и варю на кухне кофе, оно еще держится.
Мы пьем кофе. И вдруг в меня врывается другое чувство. Оно запрыгивает мне в живот, перекручивает внутренности — и выливается наружу.
Не знаю почему, но самодовольство испаряется моментально. Швейцар испуганно смотрит на меня. С улицы слышно, как хлопает почтовый ящик и кто-то быстро бежит прочь.
Я медленно иду к двери. Спускаюсь с крыльца. Выхожу на лужайку.
Почтовый ящик немного перекосился на своей ножке. И выглядит несколько виновато.
У меня дрожат поджилки.
Но я все равно подхожу и открываю его.
«Боже, — думаю. — Пожалуйста. Только не это!»
Моя рука лезет внутрь, пальцы нащупывают конверт. Последний конверт. На нем мое имя. И даже сквозь бумагу видно, что там лежит.
Внутри — последняя карта.
Последний адрес.
Я закрываю глаза и опускаюсь на колени.
В голове легко и пусто.
Последняя карта.
Стараясь не пускать в голову ненужные мысли, я осторожно вскрываю конверт. Когда глаза видят написанный на карте адрес, все мысли отключаются, как при броске электричества, и в корчах умирают.
Вот что я вижу:
Шиппинг-стрит, 26
Это мой, мой адрес!
Что же это получается?
Выходит, последнее задание — для меня.
Часть 5
ДЖОКЕР
J
Смех
На улице пусто.
Джокер хохочет надо мной.
Кругом тишина. Только клоун с карты беззвучно смеется у меня в руках. Смеется и смеется, аж заливается.
Трава на лужайке вспотела росой, а я стою как столб, со взбесившейся картой в руке. Да, за мной все время следили. Но именно сейчас я чувствую себя особенно уязвимым. Словно они видят меня на просвет.