И не до карт — чего уж там.
— Да на тебе лица нет, — замечает Ричи. — Сядь, а то рухнешь.
Совет хороший. Я пытаюсь вновь сосредоточиться на игре.
Одри бросает на меня встревоженные взгляды: мол, все ли с тобой в порядке, Эд? Да, да, все нормально, Одри.
После игры она остается у меня, и я еле сдерживаюсь, чтобы не рассказать всю эту историю с Миллой и Джимми. На языке так и вертится вопрос: «Что же мне делать, Одри, дай совет?» Но ирония в том, что я и так знаю, как быть. И никакое другое мнение — даже Одри — не в состоянии ничего изменить. Все предельно ясно: пора двигаться дальше. Я избавил Миллу от одиночества, и наступило время либо заняться следующим адресом, либо вернуться к проблеме Эдгар-стрит. Конечно, я могу приходить к Милле с визитами, но пора делать что-то еще.
Решено. Двигаюсь дальше.
Вечером я, как всегда, вывожу Швейцара на прогулку. Уже поздно, но мы идем вниз, до кладбища. Там я захожу к отцу. А потом мы бродим среди могил.
И вдруг свет карманного фонарика ударяет мне прямо в лицо.
Точно, охранник.
— Ты вообще в курсе, который час? — интересуется он.
Кладбищенским сторожем оказывается здоровенный парень с усами.
— Без понятия, если честно, — отвечаю я.
— Одиннадцать минут первого! Ночью кладбище закрыто для посетителей.
Остается только развернуться и уйти. В другой раз я бы так и поступил. Но не сегодня. Сегодня рот мой открывается сам собой.
— Сэр… У меня тут… э-э-э… В общем, я ищу одну могилу, — бормочу я.
Охранник меряет меня взглядом. На лице у него написана нерешительность. Помочь? Не помочь? В конце концов на физиономии прочитывается решение: «да, помочь».
— Чью?
— Джонсон. Это фамилия.
Он качает головой и отфыркивается:
— Джонсон! Да ты, парень, в курсе, сколько тут Джонсонов лежит?
— Нет, сэр.
— Ты-ся-чи.
И охранник снова фыркает в усы, будто желает вспушить и поставить их торчком. Усы, кстати, рыжие. И весь он тоже рыжий.
— Понятно. Но мы можем по крайней мере попытаться? Как вам такая идея?
— А что за порода?
Это он про Швейцара.
— Помесь ротвейлера и немецкой овчарки.
— Что ж он воняет-то у тебя, как помойка… Ты его хоть моешь иногда?
— Да, сэр, мою.
— Ф-фу-у-у… — морщится он и отворачивается. — Черт, аж слезы из глаз выбивает…
— Вы поможете мне с могилой? — напоминаю я.
— Ах да, — вскидывается он. — Точно. Ну, давай попытаемся. Этот старый пердун когда копыта откинул, хоть примерно?
— Я бы попросил вас быть немного повежливее, сэр.
Охранник останавливается и оборачивается ко мне.
— Значит, так.
Я вижу, парень начинает… как там мне говорили?.. петушиться, вот.
— Хочешь, чтобы я тебе помог, — не раздавай здесь указаний. Понятно?
— Да, сэр. Извините, пожалуйста.
— Нам в ту сторону.
Обойдя полкладбища, мы обнаруживаем могилы нескольких Джонсонов, — но среди них нет того, кто мне нужен.
— Слушай, ты настырный засранец, как я погляжу, — не выдерживает наконец охранник. — Чем тебе эта могила не подходит?
— Здесь написано «Гертруда Джонсон».
— А тебе кто нужен?
— Джимми.
И меня посещает счастливая идея назвать еще одно имя:
— Имя жены — Милла.
Охранник резко останавливается, смотрит на меня и говорит:
— Милла?.. Черт, а ведь я помню эту могилу. Я ее точно помню — имя на камне выбито…
Мы быстро идем на другой конец кладбища, и он не перестает бормотать:
— Милла, Милла…
Луч фонарика утыкается в надгробие.
Мы у цели.
Джеймс Джонсон
1917–1942
Пал смертью храбрых
Помним. Любим. Скорбим
Милла Джонсон
Фонарик заливает ярким светом могильный камень, а мы стоим и смотрим — долго, минут десять, не меньше. И все это время я напряженно думаю: где он погиб? Как? А самое главное: это что же, бедная Милла ждала его шестьдесят лет?!
Она ждала, я точно знаю.
Не было в ее жизни другого мужчины. Потому что сердце принадлежало лишь Джимми — безраздельно.
Шестьдесят лет она ждала, что Джимми вернется.
И вот он вернулся.
9
Босоногая девушка
Однако все равно пора двигаться дальше.
История Миллы прекрасна и трагична одновременно. Но меня ждут другие послания. Следующее — Македони-стрит, дом шесть. Пять тридцать утра. Нет, конечно, я подумывал и о возвращении на Эдгар-стрит. Но мне не хватило храбрости. Слишком страшные вещи я там видел и слышал. Была, правда, надежда, что все изменилось к лучшему. Но это не так. Я туда как-то пришел в полночь. Все по-прежнему.