Он медленно опускает голову.
– Ты хоть понимаешь, что умрешь за то, что совершил?
В этот раз он не кивает. Мне приходится снова его ударить:
– Ну?
Кивает.
Над горизонтом показывается сияющий край солнца, и я сжимаю пальцы на рукояти пистолета. Легонько пробую спусковой крючок. По лицу катится пот.
– Пожалуйста, – умоляющим голосом бормочет он.
И наклоняется вперед, словно еще чуть-чуть – и кинется на колени, моля о пощаде. Но падать он боится – впереди обрыв. Тело его сотрясают крайне неприятные для моего уха всхлипы:
– Простите меня, я так виноват, я больше не буду, не буду…
– Чего не будешь?
Он торопливо выговаривает:
– Ну, это… вы знаете…
– Я хочу, чтобы ты сам сказал.
– Я больше не буду принуждать ее, когда возвращаюсь…
– Принуждать?..
– Х-хорошо. Насиловать. Не буду больше ее насиловать.
– Уже лучше. Продолжай.
– Я больше не буду так делать, я обещаю!
– А как, черт побери, могу я доверять твоему слову?
– Ну… можете…
Неправильный ответ. Двойка за контрольную по логике. Я чувствительно пихаю его дулом:
– Ну-ка, отвечай на вопрос!
– Вы можете доверять моему слову, потому что, если я его нарушу, вы меня убьете.
– Да я тебя прямо сейчас убью!
Меня опять лихорадит. Тело облепила потная одежда и ужас моего поступка, в реальность которого я до сих пор не могу поверить.
– Руки за голову!
Он повинуется.
– Стань ближе к обрыву.
Он повинуется.
– Ну, как теперь себя чувствуешь? Думай, думай, прежде чем отвечать. Многое, очень многое зависит от того, сумеешь ли ты дать правильный ответ!
– Я чувствую себя также, как моя жена, когда я возвращаюсь домой.
– Ты испытываешь жуткий, цепенящий, непреодолимый страх?
– Да.
– Отлично.
Я делаю вслед за ним шаг к обрыву, прицеливаюсь.
Спусковой крючок стал скользким от пота.
Плечи нестерпимо болят.
«Дыши, – напоминаю я себе. – Дыши глубже».
Мгновение покоя озаряет меня, – и я разлетаюсь на мелкие осколки. И нажимаю на спусковой крючок. Грохот выстрела обжигает слуховые каналы. В руке у меня пистолет – теплый и мягкий. В день ограбления банка я испытывал точно такие же ощущения.
Часть 2. Камни твоего дома
А ♣. Тяжкое похмелье
Как же сухо во рту.
Я вываливаюсь из машины и подползаю к входной двери. Внутри растет чувство полнейшей, горчайшей опустошенности. Оно пронизывает мне душу. Нет, не пронизывает. Прокалывает, кривыми стежками. И плевать на всякие миссии и послания. Я виноват, я виновен, – понимание этого ползет по моей коже. Я пожимаю плечами: нет, все правильно сделано – и стряхиваю с себя чувство вины. Но оно настырно лезет на меня обратно. Впрочем, кому сейчас легко…
И пистолет.
Моя рука до сих пор ощущает рукоятку. Теплый, податливый металл так хорошо ложится в ладонь. Пистолет в багажнике такси, притворяется невиновным. Сейчас он холодный как камень – отнекивается, что помнит мою ладонь.
Я иду к крыльцу, и в ушах отдается звук падения. Мужик понял, что жив, внезапно: и все не мог надышаться, с трудом заглатывал воздух, словно запасался впрок жизнью. Все кончилось; я послал пулю в воздух, в восходящее солнце. Она, конечно, не долетела – далековато. Некоторое время меня даже занимал вопрос: куда попала пуля?
На обратном пути, возвращаясь по следам собственных шин, я часто посматривал на пассажирское сиденье. Его занимала пустота. Похмельный, жалкий, несостоявшийся мертвец, наверное, до сих пор лежал на плоской земле и ненасытно вдыхал пыльный воздух, забивая легкие.
У меня есть одно желание: войти в дом и обнять Швейцара. Очень надеюсь, что он ответит мне тем же.
Мы пьем кофе.
«Ничего так?» – спрашиваю я.
«Лучше не бывает», – отвечает Швейцар.
Иногда мне жаль, что я не собака.
Солнце уже окончательно взошло, и люди спешат на работу. А я сижу за кухонным столом и думаю: «Сто процентов: никто, ни один человек из проживающих на моей безымянной, покрытой росой улице не провел ночь так, как я». Мне представляются мирные картины: соседи идут в сортир по-маленькому, занимаются сексом – в то время как я примериваюсь дулом пистолета к человеческому затылку.
«Ну почему, почему я?»
Как обычно, ответа на этот важный вопрос нет. Хотя, конечно, я был бы не против этой ночью заняться любовью, а не планировать убийство. Чувство безвозвратной потери одолевает меня, на столе остывает кофе. Швейцар дрыхнет – и воняет, но от этого запаха и от дыхания спящей псины мне становится уютнее.
А потом звонит телефон.