На третьем круге мне сдают трефового туза.
«Отец О’Райли», – думаю я.
– Марв, что ты в воскресенье делаешь?
– В смысле, что я делаю в воскресенье?
– А как ты думаешь, в каком смысле я спрашиваю?
– Ты что, совсем больной? Эд спрашивает, занят ты или нет, – вмешивается Ричи.
Теперь Марв обиженно тычет пальцем в Ричи. Присутствие Швейцара явно провоцирует в нем агрессию.
– Аты, Прайор, не встревай. – Марв переводит перст указующий на Одри: – И ты тоже!
Одри в полном шоке:
– А я-то, черт побери, что тебе сделала?
Я снова влезаю в разговор.
– В общем, я не только Марва хотел спросить. Вы мне все трое нужны, – многозначительно говорю я, положив карты рубашкой вверх и оглядывая компанию. – Хочу попросить вас помочь в одном деле.
– Это в каком же? – интересуется Марв.
Мои друзья настораживаются.
Ждут объяснений.
– В общем, я тут подумал… А не пойти ли нам всем вместе, – начинаю частить я, – в церковь.
– Что?!
– А что такого? – оказываю я мужественное сопротивление.
Марв явно не может оправиться от потрясения:
– На фига нам идти в церковь?
– Ну, короче, есть тут один священник…
– Он что, из Честера?[8]
– Нет…
– А что за Честер? – спрашивает Ричи, но ответа, конечно, не получает.
В принципе, ему тоже не особо интересно, так что вопрос снимается сам собой.
Наконец слово берет Одри. Она, как всегда, высказывается очень здраво:
– И все-таки, с какой целью мы туда пойдем?
Думаю, Одри сообразила, что тут не обошлось без трефового туза.
– Ну, этот священник… он нормальный дядька такой. И я подумал, отчего бы не сходить. Просто развеемся…
– А он? Тоже пойдет в церковь? – Марв снова тычет в Швейцара.
– Естественно, нет!
Спасение приходит от Ричи. Он, конечно, законченный бездельник, целыми днями пропадает в букмекерской конторе, да и татуировка у него, скажем прямо, кривовато сделана. Но у Ричи есть одно положительное качество: что ни предложишь – он со всем соглашается. И Ричи, как всегда, очень приветливо и по-дружески говорит:
– Да никаких проблем. Я пойду с тобой в церковь. – И добавляет: – Но чисто просто так? Только посмотреть, развеяться?
– Ага, – подтверждаю я.
– Ладно, и я пойду, – подает голос Одри.
Дело за Марвом. Он, бедняга, оказался в крайне щекотливом положении. Идти в церковь Марв, конечно, не хочет. Но понимает, что отказаться тоже нельзя – некрасиво. Поерзав, он наконец вздыхает и цедит:
– Боже, я в это поверить не могу. Церковь, блин… Ну ладно, ладно, пойду. – И сердито хмыкает: – Подумать только: в воскресенье – в церковь! – И осуждающе качает головой: – Что в мире творится?.. Г-господи ты боже мой…
Я поднимаю со стола свои карты:
– Именно, Марв. Господи ты боже мой.
Поздно вечером звонит телефон. Но теперь меня так просто не запугаешь!
– Алло?
– Привет, Эд.
Ф-фух, это мама. Я с облегчением выдьжаю и внутренне готовлюсь к неминуемому артобстрелу. Давненько она не звонила, – сейчас выплеснет на меня двухнедельный, а то и месячный запас желчи.
– Как дела, мам?
– Ты Кэт уже звонил? У нее сегодня день рождения, между прочим.
На всякий случай напоминаю: Кэт – это моя сестра.
– Черт, мам, забыл.
– Да, черт тебя задери, ты, естественно, забыл. Жопу оторви от стула и брякни сестричке, чертов поганец.
– Хорошо, я вот только…
Она бросает трубку.
Безжизненные механические гудки на линии.
Очередной убитый мамой телефонный разговор.
Я промахнулся, не спросив номер телефона Кэт, – на случай, если у себя не найду. Нехорошее предчувствие подсказывает, что я его потерял. И действительно: в ящиках на бумажках его нет, в щелку на кухне не завалился, в телефонной книге отсутствует.
«Только не это!»
Увы. Да, вы правильно поняли.
Мне придется звонить моей Грозной Маме.
Набираю номер.
– Алло?
– Мам, это я.
– Ну а сейчас-то чего? – красноречиво вздыхает она: мол, как же ты меня достал.
– А какой у Кэт номер?
В общем, вы поняли. У моей мамы предсказуемая реакция.
Воскресенье наступает быстрее, чем я думал.
Мы садимся в церкви на задних скамьях.
Ричи, похоже, нравится, Одри тоже. У Марва похмелье, отцовского пива перепил. А я нервничаю – хотя почему, не могу понять.
В церкви не очень-то людно – помимо нас, не более дюжины человек. Пустота зала угнетает. Ковер дырявый, скамьи угрюмые, прихожане старые и скрюченные – ни дать ни взять мученики перед смертью. Только витражные окна выглядят как положено – свято и очень возвышенно.
Отец О’Райли выходит, оглядывает зал и привычно говорит: